Идеал можно представить ярко, описать подробно, и его, такой явный, родной, близкий тебе и понятный, можно искать всю жизнь: кажется, вот-вот... — и никогда не встретить, потому что перешагнуть границу между призрачным миром и явью живущее в мечтах не в силах.

Идеал разный бывает. Можно мечтать об идеальном обществе и даже строить свой Город Солнца, можно всю жизнь искать идеального спутника... Бывают и более прозаичные цели — обрести совершенный дом или найти самую лучшую на свете работу — выбор идеала связан, наверное, с тем, чего больше всего не хватает.

Людей, стремящихся к совершенству, называют идеалистами, а хорошо быть таким или плохо? Судить не берусь, но лично я — идеалист, и мне свойствен перфекционизм во всем, будь то творчество или личные отношения, и, как правило, в большинстве случаев мои усилия в доведении чего-либо до идеала увенчиваются успехом.

Есть, правда, одна область, навязанная мне профессией, где все старания мои (какой уж там идеал — пусть хотя бы некое подобие его) пропадают даром. Не знаю, то ли я неумелый мастер, то ли камни фальшивые, но огранка алмазов и превращение их в бриллианты заканчиваются, увы, прахом, вернее, алмазной пылью, рассеянной как придется.

Речь о моих отношениях со СМИ: сегодняшние журналисты, музыкальные критики и папарацци для одних артистов акулы, а для других — золотые рыбки. Приходится слышать, что я просто «готовить» их не умею и от-того так с ними не везет, но я не люблю охоту с после-дующим приготовлением добычи во всех ее видах, включая охоту на акул (пусть живут своей жизнью большие, белые, глупые, вечно голодные рыбы), правда, и аквариум с искусственно выведенными из серебряного карася золотыми уродками дома я не держу. Проще говоря, я бы обошелся без журналистов вообще: по отношению к ним никаких желаний нет у меня, но... Все дело в том, что в той, так сказать, пищевой цепочке, которая в сегодняшнем обществе выстроена, я ниже журналистов стою, то есть я — их еда, причем не фаст-фуд, а настоящая, трофейная, отменного вкуса и качества.

У нынешних папарацци, мне кажется, тоже представления об идеале свои, в том числе и о столь деликатесном блюде, которое называется «Валерий Леонтьев», и, думается, хотели бы они видеть меня постоянным героем острых любовных интриг — то до дрожи желанным, то самым жестоким образом брошенным, и желательно, чтобы при этом я имел проблемы с законом, грозящие большими сроками заключения, чтобы на меня покушались, постоянно обворовывали и чтобы я проигрывал в карты (а лучше даже более примитивно — в рулетку) целые состояния.

Между всеми этими событиями было бы неплохо, чтобы я бесконечно путешествовал по местам, где ранее не ступала нога человека, общался то с людоедами, то с монахами-буддистами, то и дело менял гражданство и вероисповедание (при этом моральных принципов не имел бы вовсе), а главное, обо всем об этом охотно рассказывал бы всякий раз людям с телекамерой наперевес или диктофоном на изготовку и неизменно сообщал бы им что-нибудь абсолютно новенькое и чертовски интересное, то есть «свежака» давал бы.

При этом я мог бы даже не петь — главное, чтобы слава моя каким-то, видимо, чудодейственным образом (потому что какая же это слава, если основой своей она не имеет творчество и любовь к нему зрителей?) не угасала, а с каждым днем разгоралась бы все сильнее и сильнее.

Могу ли я быть таким «блюдом»?

Да могу, могу!

Но не хочу.

Не секрет, что сегодня очень важное, даже трепетное значение приобрело в обществе понятие «медийное лицо» — люди, мало что представляющие собой в творческом плане, именно благодаря хорошо продуманной пиар-политике бывают, случается, нарасхват. Я, кстати, тоже сочинять неплохо умею, и мне, литературными способностями не обделенному, не составило бы никакого труда написать для журналистов фантастически захватывающий, полный любовной драматургии и невероятных приключений роман-экшн о своей звездной жизни.

Впрочем, делать это не буду, ибо считаю, что у меня другая профессия, и хочу войти в историю не как поющий поп-фантаст, а как артист эстрады — может, последний представитель вымирающего ныне жанра, который добивают своими каблуками и додавливают шпильками те самые папарацци, превратившие моих коллег в пищу для себя и читателей своих изданий.

У меня, правда, тоже об идеальном журналисте свои представления — в частности, я не считаю, что один из нас должен становиться для другого едой. Любые отношения, будь то любовь, сексуальная связь, дружба, творческий союз или даже простое деловое партнерство, должны строиться на энергетической взаимоотдаче, уважении интересов, верности принципам и желательно хоть какой-то по отношению друг к другу нежности.

Мне кажется, идеальный журналист — это в первую очередь профессионал высочайшего класса, человек, интеллектуально развитый, умеющий думать, чувствовать, сопереживать. Он постоянно учится и развивается вместе с той областью деятельности, о которой пишет, и просто обязан прекрасно разбираться в предмете, который является моей профессией, то есть в эстрадном пении, ему не помешало бы иметь приличное музыкальное образование, и, разумеется, он должен назубок знать историю зарождения и развития жанра, различать ярких его представителей по голосам, репертуару и стилю, вдобавок, обладая почти энциклопедическими знаниями в сочетании с тонким вкусом и острым умом, должен уметь проводить оправданные параллели, делать грамотные сравнения и верные оценки.

С таким умным и талантливым музыкальным критиком мне бы нашлось о чем поговорить, его суждения оказались бы, вероятно, небезынтересными, а советы не такими уж бесполезными и бессмысленными, и уж совершенно точно не нуждаюсь я в журналистах, пытающихся выступать в качестве то ли психологов, то ли психоаналитиков, то ли, тем паче, исповедников-духовников.

Возможно, как и подавляющее большинство землян, до абсолютной подноготной себя я не знаю, быть может, там, внутри, где-то глубоко, есть еще тайные уголочки, о которых, хотя живу в своей шкуре немало лет, даже не

подозреваю, но в любом случае разбираюсь в себе лучше, чем все прочие, и ни при каких обстоятельствах не собираюсь допустить ситуацию, когда кто-то будет читать в моей душе более прозорливо, чем я сам. Поэтому-то никогда не торгую собой для нужд глянцевых изданий, предлагающих зачастую большие деньги за ту, как они обозначают, откровенность, которую сам я определяю как предательство себя и людей, с кем физически или душевно когда-то был близок.

Увы, сегодня, во времена, когда даже сыр в мышеловке имеет свою цену, журналисты недотягивают зачастую даже до хороших охотников, умеющих ждать терпеливо в засаде, расставлять хитроумные ловушки и устраивать грандиозные облавы, а являются просто дешевыми сказочниками, пытающимися (слава Богу, в мой адрес безуспешно) выдавать свои убогие выдумки за сенсационную правду. Хорошо, что никто им не верит, ибо ложь их так очевидна, а оттого скучна и неинтересна, что в прочем информационным потоке просто теряется, но тем дороже мне журналисты, которых могу назвать своими друзьями, — такие, как автор этой книги, предисловие к которой решился я написать.

Поэтому-то, хотя средства массовой информации не те средства, которыми пользоваться привык, время, которое ушло на беседы с Димой Гордоном, даром потраченным не считаю. После наших встреч у меня никогда не оставалось опустошенности, а то и гадливого ощущения, что по твоей душе бесцеремонно прошлись грязными, вонючими копытами, — пожалуй, он один из немногих, кому удается осторожно заглядывать внутрь человека, открывая другим его внутренний мир бережно и тактично, и я надеюсь, что все, кто прочтет эту книгу, почувствуют и осознают это вместе со мной.

Ну а я... Слышал, что тысячи лет назад последний представитель вымирающего рода получал от высших сил право и умение оборачиваться тотемным животным, которому на протяжении долгих лет поклонялись его предки, и как последний эстрадный артист, еще не превращенный папарацци в живое пиар-чучело, я останусь матерым волком, который красиво обходит ловушки, считает красные флажки обычными тряпками, не вызывающими ничего, кроме презрения, и умело защищает свое логово от немилосердных врагов и просто бездарного человеческого любопытства.

А главное, тем, чей голос, прорезающий ночную тьму, заставляет вздрагивать и трепетать, завораживает и восхищает, а порой, как следствие вышеперечисленного, вызывает нездоровый лихорадочный блеск азарта и интереса в глазах охотников-папарацци, имя которым легион.

Ну а место, где должен обитать Nomen illis legio, как известно, определил сам Христос...

Из предисловия к книге «Без утайки» (2013)