— От общения с Дмитрием Гордоном у меня наилучшие впечатления остались — при том, что никогда прессу не жаловал. Особенно после того, как газета «Радянська Україна» статью журналистки Кондратюк когда-то обо мне напечатала, утверждавшей, что я вовсе не жил в Киеве, не учился в музыкальной десятилетке играть на скрипке, что никто здесь жизнь нашей семьи не разбивал, не арестовывал отца, не отправлял нас с мамой в ссылку... Ну вот что она за человек, а? Зачем это сделала? Это не просто удар был под дых — от него до сих пор не оправился, и на следующий после выхода той, с позволения сказать, статьи день пошел свою музыкальную школу искать — слава Богу, в войну она выстояла. Педагога встретил, который меня, шестилетнего ребенка, прослушивал, — он меня вспомнил, в класс пригласил, парту мою показал, познакомил с учениками...
Нет, говорят, худа без добра — если бы не тот злой журналистский бред, непонятно, ради чего написанный (скорее всего, по партийной указке), может, и не всплыли бы у меня в памяти счастливые моменты детства: как, например, во втором классе концерт Вивальди ля-минор учил, как скрипку в руках держал, к которой больше потом не прикасался... Кто его знает? — но обида на человека, выставившего меня лжецом, жива до сих пор, хотя вместе с ней пришло понимание: чтобы какую-нибудь гадость о тебе состряпать, от которой потом трудно отмыться, журналисту даже видеть тебя воочию, разговаривать с тобой не обязательно...
Дима абсолютно другой, он показывает собеседника таким, каков он есть, — не лучше и не хуже. Сидит напротив, пристально смотрит на тебя своими умными, чуть хитроватыми глазами — и вытягивает, вытаскивает, словно гипнотизер, наружу все, что у тебя внутри, и тут уж нечего на зеркало пенять, коли рожа крива! Прикидываться, играть и рисоваться можно сколько угодно — перебивать и гневно обличать Гордон не станет, но тот, кто посмотрит его программу или прочтет книгу, каков ты на самом деле, поймет. Дмитрий свое мнение зрителям и читателям не навязывает и какие-то выводы за них не делает — рано или поздно, получив информацию к размышлению, они сделают их сами. Или повод получат, чтобы на того, кто это интервью давал, ни в театре, ни в кино, ни даже при встрече на улице больше не смотреть.
Я знаю: у Димы таких бесед, как со мной, было много — наверное, он уже и сам сбился со счету, сколько. Находясь на лечении в Киевском центре сердца, некоторые программы его я посмотрел, потому что единственным моим развлечением телевидение было — украинское, которое так же, как и российское, терпеть трудно, почти невыносимо. Все эти шоу, песни, пляски, политические споры... — зачем, для чего? Из программы Гордона хоть человека какого-то яркого узнаешь, а у шоу какая цель — одурачивать?
Запомнилось интервью Димы с Эрнстом Неизвестным — за их разговором я как бы со стороны наблюдал и думал: «Вот он, конфликт поколений, налицо. Молодой, здоровый, красивый и состоявшийся буквально забивает, забрасывает вопросами художника, который прожил жизнь, причем самую лучшую ее часть, в то время, которое было ужасно». Эрнст зажатый сидел, будто чего то боялся. Вездесущего КГБ в очередной редакции? Или, может, ЦРУ? Либо же это просто привычка такая, советская, — бояться, даже когда некого? Не знаю, но понять его, принадлежа к тому, старому, поколению, могу: единственное, что в голове не укладывается, — почему за памятник Хрущеву он всё-таки взялся — после всех унижений, которые от него испытал? Я ни за что бы не согласился, и вряд ли удалось бы меня заставить.
Что подумают люди, которые будут смотреть или читать интервью со мной, предсказать не могу. Наверное, что характер у меня скверный, что я жесткий, резкий, угрюмый, но ведь действительно я такой. Слишком горький, и потому те, кто пытались съесть, всякий раз выплевывали. Чересчур придирчивый, требовательный — и к окружающим, и к самому себе. Ну, это в лучшем случае такие мысли в головы им придут — могут ведь вообще ни о чем не задуматься, да и не поверить: я же видел, как удивлялся Дмитрий, когда рассказывал ему о том, что пережил.
И было чему удивляться: все, что в Советском Союзе происходило, даже в самый страшный не описано сказках — это жуткий, абсурдный, затянувшийся на семьдесят лет фильм ужасов: настолько тяжелый, что мы до сих пор от просмотра его не отошли и ни к какой другой картинке привыкнуть не можем. Вы только внимание обратите: сколько о зверствах в сталинских лагерях известно, о баржах, которые вместе с инакомыслящими затапливали, о расстрелах прямо на рабочих местах, о миллионах сирот — детей врагов народа, а поди ж ты, находятся те, кто Волгоград вновь хотят Сталинградом назвать или на митинги компартии выходят, которую Ельцин лишь потому, что водка помешала, не запретил, и кричат: «Сталин! Сталин!». Дураки, вы хоть знаете, что кричите? Я страшную вещь скажу: даже Гитлер и то лучше Сталина! Да-да, и хотя Гитлера я ненавижу, уважаю на полграмма больше, потому что он хотя бы своих, немцев, почти не трогал, а этот косил всех подряд: и осетин, и грузин, и русских, и украинцев... Как чувствовал, что спустя десятилетия отыщется такой, как Зюганов, способный многомиллионному народу доказывать, что Сталин дороже и ценнее Пушкина, потому что сделал больше...
Я ведь почему у Гордона снялся? Понятно, что не ради лишней возможности по телевизору быть показанным: меня и так в «Семнадцати мгновениях...» — и цветных, и настоящих — столько крутят, что зрители скоро в экран плеваться начнут. Я хотел быть услышанным! О том, как система, которую мы до сих пор воспеваем и восхваляем, травила людей (в лучшем случае — убивала, в худшем — убивать заставляла других), не просто напоминать нужно — необходимо! Чтобы не было к ней возврата, чтобы даже мысли такой ни в одной голове не возникало, что там, в том времени, хорошо было! — ну что хорошего может быть, когда полстраны сидит, а полстраны сажает?
Те, кто сажал, кстати, еще живы — это те, кто сидел, почти вымерли, а я, чье детство испоганено было, чье место рождения — прекраснейший Киев — отравлено и намертво с воспоминаниями о том связано, как разбросали нашу семью по всему Союзу (отец на Колыме лес валил, мать по городам и весям скиталась, я по миру пошел голоштанником), всегда говорил и говорить буду: не смейте, не смейте тосковать по аду — помнить нужно добро, а не зло!
Все наши беды, между прочим, от того, что добра мы не помним. Скоро очередная годовщина Победы, а что получили за эту Победу те, кто воевал, кому они в результате нужны? Лет семь или десять назад по телевизору сюжеты, снятые в России и Германии, показали: лежит старый наш фронтовик, без ног, в каком-то углу закопченном, рядом страшные, уродливые протезы валяются (кто только их сделал?), и потом — Мюнхен, уютный домик, клумбы с цветами, дорожки песочные... По одной из них к своему «Мерседесу» старичок бодро шагает — бывший солдат вермахта: в жизни не скажешь, что обеих ног у него нет! Так кто победил, спрашивается, мы или они? Или наш товарищ Сталин и все последующие товарищи и господа, которым абсолютно наплевать на то, что кто-то здоровье на войне потерял, чтобы они разъезжали сейчас в дорогих машинах и часы за сотни тысяч долларов себе выбирали?
Нас, оборванцев, голодных, вшивых, сирых и убогих, в военные годы в республиках Средней Азии приютили. Узбеки, казахи, таджики пускали эвакуированных под крыши своих домов, последней лепешкой с ними делились, а теперь Москва для детей их и внуков закрыта, их ни за что там считают, да и в Киеве, я уверен, едва завидев, брезгливо фыркают и этим унизительным словом «гастарбайтеры» обзывают. А почему бы русским — я спрашиваю — с «гастарбайтерами» за помощь эвакуированным не рассчитаться, компенсацию не выплатить — из нефтяных денег? Неужели они на нас тогда не потратились, или кто-то считает, что подметать улицы и штукатурить стены — единственное, на что «гастарбайтеры» эти годятся? Если так, то мы, победители, ничуть не лучше нацистов, деливших нации на высшие и низшие, — достойные дети отца народов, как ни крути...
Раздавать советы, как жить, права я не имею — в конце концов, и сам этого не знаю. Любой и каждый может упрекнуть меня в том, что получал в СССР премии, награды и звания, что отец мой одним из самых жестоких следователей киевского ОГПУ был, садистски людей допрашивал, деньги и показания выбивал... Ни пройденный путь, ни свою биографию я изменить не могу, но убежден, что в прошлое возвращаться нельзя, и ни один орден, ни одно в мире благо одной-единственной слезинки обиженного тобой человека не стоит.
Я благодарен Дмитрию Гордону за то, что высказался, и за то, что меня он услышал, а если услышали и поняли остальные, значит, все было не зря — наша встреча, беседа, работа, да и сама жизнь...
Из предисловия к книге «Души отдушина» (2014)
