Культовый артист, яркий политик, удачливый бизнесмен, просто личность — когда он поет, ветераны смахивают ностальгическую слезу, люди среднего возраста расправляют плечи, а с присмиревшей молодежи слетает ее извечный нигилизм. Мой сегодняшний собеседник даже не патриарх советской и постсоветской эстрады, а ее Мафусаил, еще два года назад многочасовыми концертами отметивший 120-летие: 70 лет со дня рождения плюс 50 — творческой деятельности.

Давным-давно, когда на заре своей долгоиграющей карьеры на первом своем Всесоюзном конкурсе артистов эстрады юный Иосиф спел патриотичную песню «Атомный век», за кулисы потом передали «рецензию» возглавлявшего жюри Леонида Утесова: «Бог дал ему голос и послал на...». Шутки шутками, а послал Кобзона Всевышний действительно далеко: на комсомольские ударные стройки, затерянные на краю света заставы, в горячие точки — туда, где опасно и трудно. Он был первым артистом, посетившим Афганистан и Чернобыль, остров Даманский и разрушенный землетрясением Спитак.

Вопреки советам многоопытных старших товарищей, свою небезупречную с точки зрения советской идеологии фамилию певец не поменял — напротив, сделал ее брендом, и пускай говорит Иосиф Давыдович, что никогда, ни в один из периодов не был первым вокалистом страны, он стал голосом времени. Мои коллеги совсем не случайно называют его символом красной эпохи и даже (наряду с Мавзолеем и Коммунистической партией) знамением, потому что не было в истории СССР мало-мальски значимого события, с которым бы Кобзон разминулся.

Пафосные журналистские ярлыки Иосиф Давыдович сносит стоически, хотя и не без доли иронии, а если слышит: «Вы мэтр», насмешливо поправляет: «Метр восемьдесят» — и не скрывает обиды, когда его именуют Кремлевским соловьем — за то, что пел перед всеми вождями СССР и Российской Федерации, начиная со Сталина.

Кобзон до сих пор умудряется поспевать всюду, поет по-прежнему хорошо и всласть, и, может, поэтому Станислав Говорухин предложил как-то сделать его имя единицей измерения мощности таланта или вокальных данных: один кобзон, четверть кобзона... Увы, человек (даже если он и с большой буквы) не только, предположим, выходит на сцену и героически преодолевает трудности — порой и болеет, и лечится. Что-что, а сила духа не изменяла «символу» никогда, а вот не знавший столько лет отдыха организм взял да и подвел.

Когда впервые артист слег, стало ясно, скольким людям он успел за свою жизнь помочь, сколько у его творчества преданных почитателей. За него молились в православных храмах и синагогах, буддистских дацанах и мусульманских мечетях. Потом Иосиф Давыдович смеялся: «Вы уже Господа так достали, что он дал мне здоровья»... Вот уже пять лет миллионы поклонников следят за тем, как, словно библейский Давид с огромным, безжалостным Голиафом, достойно и мужественно борется их кумир с тяжелейшим онкологическим заболеванием. В 2005-м, по возвращении из Германии, где ему сделали сложнейшую операцию, Иосиф Давыдович дал мне поразительное по открытости, даже исповедальности интервью. Что ж, его всегда выделяло уникальное умение говорить о себе только правду, пусть даже невыгодную ему самому. Друзья знают: Кобзон не выносит нечестности даже в мелочах (хотя порой это сильно осложняет жизнь), но тут был особый случай. Продемонстрировав в очередной раз несгибаемость, он переступил через перенесенные им страдания, чтобы, услышав его искренний, без приукрашивания рассказ, тысячи людей, которым врачи объявили такой же диагноз, поверили: это не приговор! Даже заглянув за грань жизни, Иосиф Давыдович старался поддержать других, внушить им надежду и оптимизм.

Теперь мы, выросшие на его песнях, знаем, что такое несокрушимое мужество. Это когда человек, пережив кому и операцию, вернувшись из больницы разбитым и слабым, выходит неделю спустя на сцену огромного зала и поет без фонограммы. Это когда певец отмечает 72-летие традиционно растянувшимся на пять с половиной часов концертом, обронив перед этим: «Очень важно, чтобы меня в мой день рождения никто не жалел». Это когда он спешит делать добро, плодами которого, скорее всего, воспользуются другие.

Глядя на него, понимаешь: у него впереди еще много дел, которые он не может никому передоверить, — например, выдать замуж пятерых внучек и женить внука. Кстати, Кобзон до сих пор спит пять — от силы шесть часов в сутки, потому что не успевает все, что должен и хочет успеть... Дай-то ему Бог!


«НИКАКОЙ ПРЕЛЕСТИ У ПРЕКЛОННОГО ВОЗРАСТА НЕТ!»

— Иосиф Давыдович, я благодарен, что при такой катастрофической занятости вы все-таки выкроили для нашей беседы время...

— Дима, ну почему же катастрофической? Нормальной... Если я до сих пор востребован, это, по-моему, замечательно, во всяком случае, счастлив, что свободного времени у меня нет...

— От седовласых, умудренных опытом аксакалов мне не раз приходилось слышать, что у каждого возраста есть свои прелести. У вашего тоже?

Иосиф (на переднем плане) с мамой Идой Исааковной, отчимом Моисеем Моисеевичем Раппопортом и братьями

— (Смеется). Поверь, это с их стороны не более чем стариковское такое кокетство: никакой прелести у преклонного возраста нет! Его неизменные спутники — непременный букет болезней, иногда даже немощь, но что делать? Если до этих лет доживаешь, надо достойно свой путь пройти. Смотрю на моих старших товарищей, например, на Андрея Дементьева...

— ...красавец!

— Ему уже 80, а он замечательно выглядит, в отличной форме: сочиняет стихи, передачи снимает... Или, скажем, патриарх нашей песни Оскар Фельцман. Ему 88...

Иосиф Кобзон с матерью и сестрой Геленой. «И я, и мои братья, и моя сестра, и мои сверстники были высоко патриотичными гражданами, и пусть голодали, пусть не во что было одеться, но мы выросли порядочными людьми»

— ...еще больший красавец!..

— ...а какие он пишет песни! Недавно у него состоялся творческий вечер в Театре эстрады, и я исполнял четыре его новых произведения. Четыре! — при том, что они ни свежести не утратили, ни романтизма, ни лирики — ничего, как будто он их в расцвете сил создал... Когда-то Оскар написал (напевает): «Я вас люблю, я думаю о вас...» — и новые его вещи на стихи Юры Гарина такого же типа. В этом и прелесть, что, несмотря на возраст, он на такие чувства способен. Я тоже, собственно говоря, недалеко от Оскара с Андреем ушел...

— «Еще ты не развенчан, еще кумир у женщин...» — так ведь в посвященной вам песне Павла Зиброва и Юрия Рыбчинского поется...

— Во всяком случае, желание жить над всеми прочими преобладает. Хочется еще что-то успеть сделать, пококетничать с молодежью, исполнить какие-то новые песни, поучаствовать в фестивалях, и если туда приглашают, зовут, значит, есть еще порох в пороховницах.

— Вы признались однажды: «Я ни о чем не жалею, и если бы мне сказали, что могут вернуть молодость и я начну сначала, я бы категорически отказался». Не погорячились? Не передумали?

— Конечно же, отказался бы, потому что уже знаю, как у меня прошла жизнь, что в ней было. Больше, естественно, радостного и хорошего, нежели грустного и печального, но проходить этот путь снова смысла нет. Когда я беседую с моими молодыми коллегами, думаю порой: «Бедные вы, бедные, еще не представляете, что вам предстоит». На мою долю выпало много тягот, особенно после Великой Отечественной. Я — дитя военного времени, перенес голод, холод, разруху — все, что угодно, но не обижен на это время, потому что ощущал свою принадлежность к народу-победителю, стране, одолевшей фашизм.

Мы — и я, и мои братья, и моя сестра, и мои сверстники — были высокопатриотичными гражданами, и пусть голодали, пусть не во что было одеться и не на чем было в школе писать, мы выросли, стали достойными порядочными людьми. Не приведи Господь, чтобы нынешняя молодежь пережила катаклизмы, которые мое поколение формировали. Слава Богу, уже 65-й год наши страны живут без войны, и хотя гражданские конфликты общество сотрясают, все-таки это носит характер локальный. Дай Бог, чтобы у молодых была жизнь хорошая, чтобы складывалась она благополучно, но я ничуть не жалею о том, что пришлось много страдать. Во-первых, если мой жанр взять, он был востребован, а во-вторых, я застал период песенного ренессанса, когда творили выдающиеся музыканты, композиторы — такие, как Соловьев-Седой, Блантер, Фрадкин, Островский, Колмановский...

— ...Пахмутова...

С первым космонавтом Юрием Гагариным, 60-е годы

— ...Фельцман, Френкель, и стихи — не слова, как сейчас принято называть...

— ...и не тексты...

— ...писали потрясающие поэты Матусовский, Долматовский, Ошанин, Евтушенко, Рождественский, Вознесенский, Гамзатов... Петь их произведения, соприкасаться с этими высокоталантливыми людьми было для меня великим счастьем, а с кем нынче общаются мои молодые коллеги? Впрочем, если начну им об этом сейчас говорить, они отмахнутся: «Ну вот, старый артист... Постоянно ему что-то не нравится, все ворчит...

— ...брюзжит»...

— ...но не брюзжу я — мне просто их жалко. Время-то нынче безнравственное, бездуховное! Мы, например, девушкам под юбку не лезли, а всего лишь домой провожали. Нас колотило, мы просто умирали в ожидании первого поцелуя — он был чем-то невероятным. Я, помню, всю ночь не спал, когда первый раз чмокнул девушку, которая очень мне нравилась, в щечку, а сейчас все происходит в первый же вечер, хотя дело не в этом. Я понимаю: природа, но сразу в койку — это же неинтересно. Надо дрожать как осиновый лист, когда обнимаешь любимую, надо песню ей спеть, которая тебе самому нравится. Мы вот и пели...

— Какие, если не секрет?

— Первую свою влюбленность я пережил в Днепропетровске в 15-16 лет, когда был студентом горного техникума. Тогда и начались прогулки по проспекту Маркса, по улицам и бульварам, пение под гитару. Конечно, песни я исполнял лирические: и самодеятельные (при этом по своему звучанию были они куда лучше, чем нынешние!), и те, которые неслись из репродукторов. Телевидения же еще не было, а по радио передавали классику — Дунаевского, Соловьева-Седого...

Вот одна из тех самодеятельных песен, посвященная любимому городу (напевает):

Как часто, милый друг, с тобой
У берегов Днепра седого
Мы любовались красотой
Днепропетровска нам родного.
И как приятно нам светили
Лучи надежды и любви,
И первый раз его любили —
Любили вместе я и ты.
Любили мы его бульвары,
Садов цветы и тротуары,
И ряд скамеечек кленовых,
Что предназначен для влюбленных.
И Карла Маркса, и Садовая,
И та скамеечка кленовая...
Тебя, как девушку, любили мы,
Ты наш родной Днепропетровск!

Слышишь, какие замечательные слова — проникновенные, искренние? Таким же и обращение с ровесницами было. Вот скажем, мы, провинциальные пацаны, дрались на улицах. «Почему?» — спросишь ты. Дело в том, что ребята, которые по соседству с любимыми жили, чужаков на свою территорию не пускали. Приходилось выяснять отношения, и я пошел в секцию бокса, чтобы и девушку уметь защитить, и за себя постоять.

С суперзвездой советского кино, красавицей № 1 Аллой Ларионовой (слева) и ее подругой

В общем, хорошее было детство, прекрасная юность, да и армию я с благодарностью вспоминаю, потому что служить ушел совершенно избалованным парнем. Меня к окончанию техникума в городе знали — я был солистом в студенческой самодеятельности, пел в хоре...

— ...уже перед Сталиным к тому времени выступали...

— Ну, это еще в Донбассе было, в школьные годы, а в армию только пришел, и вдруг какой-то сержантишко мною командует: «Курсант Кобзон, ко мне!» — да кто ты такой?

— Вы тут же в зубы его, да?

— (Смеется). Ну нет — шахматной доской всего лишь огрел и сразу же загремел на пять суток на гауптвахту. Впрочем, это неважно — в армии меня привели в порядок, я научился ценить труд, дисциплину, дружбу солдатскую.


«НУ, ПРЕДПОЛОЖИМ, НАПИШУ В МЕМУАРАХ, КАК В 45-М ГОДУ ПРИНЕС МАМЕ С НОЯБРЬСКОЙ ДЕМОНСТРАЦИИ ПИРОЖНОЕ — КУСОЧЕК ЧЕРНОГО ХЛЕБА С ПОДУШЕЧКОЙ САХАРА, А МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК КАКОЙ-НИБУДЬ БУРКНЕТ: «ВОТ ПРИДУРОК КОБЗОН — ПИРОЖНОЕ ИЗ КУСКА ХЛЕБА ВСПОМНИЛ...»

— Вы часто рассказываете — особенно хорошо эти байки идут за столом — такое, что просто диву даешься. Столько всего прошли, столько видели, а сейчас выросло поколение, которое совершенно не в курсе ни кто такой Ленин, ни в каком году Великая Отечественная война началась. Не знают даже более поздних героев — Гагарина, например, Высоцкого. Я уже забрасывал вам однажды удочку: почему бы не написать мемуары?

— Дим, написать я, конечно, могу, но кто их читать будет — вот дело в чем!

Автограф от американского певца, кинорежиссера, актера и общественного деятеля Дина Рида Ирине Понаровской, Иосифу Кобзону и Льву Лещенко

— По-моему, это не разговор...

— Ладно, ну кто сегодня над книгой чахнет? Все же втянуты в интернет и первым делом спешат узнать сплетни — кто в кого, кто из-за кого? Кому изменила, с кем — это молодежи сейчас интересно, а какова история страны, в которой живешь, — это удел стариков, пенсионеров, ветеранов: пускай они такими вещами интересуются.

Подобная ситуация, замечу, не только с книгами. «Ты отказала мне два раза, «Не хочу» — сказала ты. Вот такая вот зараза — девушка моей мечты» — хорошая песня? Ну ты же сам увлечен эстрадой и понимаешь прекрасно, что это за «творчество», так кому же и что рассказывать?

Да, мне нравится встречаться с аудиторией моральной, духовной и отвечать на вопросы людей, которые высокопатриотично относятся к своей стране и к народу, среди которого живут. Вот у меня, слава Богу, пять внучек и внук, и хотя я хочу, чтобы росли они не за границей, а у себя дома, боюсь за них, потому что сегодняшняя ситуация — не только криминогенная, но и нравственная — небезопасна. Если мои внучки, допустим, выйдут на улицу и какой-то негодяй их оскорбит, а его за это никто не накажет, они поймут, что живут в плохом государстве, и не будут его любить.

Это тогда, несмотря на то что голодали, Родину мы любили. Помню, как в 45-м году я принес моей ненаглядной маме пирожное — нам его выдали на первой послевоенной ноябрьской демонстрации. Господи, я так трясся над этим крошечным кусочком черного хлеба с подушечкой сахара, так бережно придерживал его в кармане, чтобы донести домой и угостить маму!.. Казалось бы, Дима, копеечное лакомство, но мы были на демонстрации (!), гордились своим отечеством и искренне его восхваляли.

Алла Пугачева, Иосиф Кобзон, Ирина Понаровская, 70-е годы

— Да, вы, кажется, правы — кому сейчас об этом расскажешь, кто поймет?

— Ну вот, а ты: мемуары!.. Я, предположим, их напишу, а молодой человек какой-нибудь буркнет: «Вот придурок Кобзон — пирожное из куска хлеба вспомнил...». Не понять ему, что это...

Когда я возглавлял в Государственной Думе России Комитет по культуре, мы создали комиссию по патриотическому воспитанию, и я неоднократно с молодежью встречался. Да, мне, признаюсь, очень тяжело было с нею общаться, потому что я вспыльчивый, иногда даже грубый — сдержать себя не могу. Я не ханжа, все понимаю и, что такое нецензурная, так сказать, лексика, знаю не понаслышке, но как можно с ними порой разговаривать? Представь, я к ним обращаюсь: «Ребята, все-таки мы в России живем. Это великое государство, с великой историей — давайте поговорим о том, что можем сделать для нее сегодня в это непростое, тяжелое время. Отечество мы ведь любить обязаны», а какой-то подонок из зала кричит: «Да?! А за что любить-то?! Пускай оно нас сначала полюбит!». Причем при поддержке аудитории, и что мне, старому артисту, ему возразить?

— Как же из этого положения вышли?

— Ответ мой был очень прост. Начал издалека: «Я не буду сейчас государственной структуры касаться — беру тебя просто как молодого человека, который в этой стране живет. Скажи, пожалуйста, у тебя мама есть?». Он так небрежно: «Ну, есть». Я дальше: «Так, а если она заболела, ты перестанешь ее любить, не будешь лечить, поддерживать?». — «А мама-то здесь при чем?» — не понимает мой собеседник. «Так Родина, — отвечаю, — это и есть твоя мама. Сегодня она нездорова, больна, так помоги же ей встать на ноги! Почему, на каком основании ты требуешь, чтобы сначала тебя полюбили, что это за эгоизм такой?».

К Родине надо относиться, как к матери, но это сейчас нелегко, потому что время-то пошлое, циничное, бездуховное. Мы вот с тобой беседуем в Киеве. Украина — моя любимая Родина, и я не устаю это повторять, но не думаю, что ситуация в нэньке чем-то отличается от российской и наоборот.


«Я СПРОСИЛ ЯНУКОВИЧА: «КТО МОЖЕТ ОТМЕНИТЬ РЕШЕНИЕ ОБЛСОВЕТА УСТАНОВИТЬ В ДОНЕЦКЕ МОЮ СКУЛЬПТУРУ?». — «ТОЛЬКО ПРЕЗИДЕНТ», — ОН ОТВЕТИЛ, И ТОГДА Я ПОЗВОНИЛ КУЧМЕ»

— Иосиф Давыдович, в Часовом Яре Донецкой области, где вы родились, вашим именем названа улица, там же открыт музей, а в Донецке вам установили — при жизни, уникальный случай! — памятник работы скульптора Рукавишникова высотой метра в четыре, наверное, из бронзы...

— ...но я (смеется) от этого не забронзовел.

— Вот и я об этом: несмотря на все ваши многочисленные звания, титулы и регалии, вы абсолютно доступный, тонкий, добрый, сентиментальный — живой человек...

— Ты знаешь: до недавнего времени я носил звание почетного гражданина Донецка, Днепропетровска, Одессы, Полтавы — всего 28 городов, а теперь к этому перечню добавился 29-й. Провинциальный еврей из Донбасса, приехавший в 1958 году в столицу СССР в солдатской форме, вдруг стал почетным москвичом... Вообще-то, это звание было учреждено еще в 1866 году, и первым его получил градоначальник князь Щербатов. В списке удостоенных я 24-й, а ныне живущих в России почетных граждан Москвы было пятеро — я шестой. Горжусь этим высочайшим титулом, но не считаю его только своим. В Москве много уважаемых людей, которые достойны его: и в творческой среде, и в промышленности, и в спорте — да где угодно... Когда это звание я получил, мне сказали: «Надо его везде объявлять». — «Нет, — я ответил, — не надо», но я же не мог отказаться от него, как и от памятника, от других наград...

Памятник Иосифу Кобзону в Донецке. «Я благодарен за это, хотя был категорически против своего изваяния»

У меня, например, есть российский орден Мужества...

— ...за участие в освобождении заложников на Дубровке...

— ...и украинский «За заслуги перед Отечеством», который при Леониде Даниловиче Кучме я получил дважды, — третьей и затем второй степени. Воспринимаю их как проявленное к моей скромной персоне внимание, не более, во всяком случае, я никогда ни один знак отличия не носил и не объявлял со сцены, что я кавалер такого-то ордена или носитель такого-то титула, — нет! Мне, безусловно, приятно, что наряду с моими какими-то творческими достижениями государство отмечает еще и эти заслуги, я благодарен за это, хотя был категорически против своего изваяния.

Там интересная вышла история... Когда Виктор Федорович Янукович, еще губернатор Донецкой области, сообщил мне о том, что Донецкий облсовет принял решение установить мою скульптуру (все почему-то говорят «памятник», но их сооружают, когда человек уходит на тот свет, а я еще жив), я стал отказываться: «Да нет, неудобно, не надо...». Он руками развел: «Иосиф Давыдович, это решение областного совета». — «А кто может его отменить?» — спросил я. «Только Президент».

Я позвонил Кучме — он может подтвердить, что не лгу. «Леонид Данилович, — сказал, — такая деликатная ситуация... В Донецке, на моей родине, собираются установить мою скульптуру. Нескромно при жизни, поэтому прошу вас это решение отменить». Повисла пауза, после которой вэльмышановный спросил: «А почему ты меня просишь? Разве это мое решение? Нет, твоих земляков. Это их право, и с твоей стороны настаивать на его отмене будет невежливо, поэтому, как решили они, так тому и быть». После этих слов мне ничего другого не оставалось, как согласиться.

— Когда первый раз вы увидели свое изваяние, какие возникли чувства?

— Оно еще, между прочим, скромно стоит, потому что, как я впоследствии выяснил, не хватило денег. Скульптуру установили в парке прямо на цветочной клумбе, а предполагался — это мне потом сказал Рукавишников — большой пьедестал. Разумеется, мне приятно, что в Часовом Яре, где я родился, моим именем назвали улицу и открыли в мою честь музей, но уверяю без всякого кокетства — это в моей жизни не главное. Да, безусловно, коллегам, родным и близким, очевидно, подарок...

— ...и мама была бы счастлива...

— Да (вздыхает), царствие ей небесное — она бы уж точно порадовалась.

Концерт для ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС, 1986 год

— Не могу отказать себе в удовольствии огласить несколько любопытных фактов вашей биографии. Итак, вы дали рекордное количество концертов в день — 12, ваш самый длинный (прощальный) концерт — я свидетель! — длился 11 с половиной часов, до сих пор вы совершаете свыше 40 перелетов в месяц, записали около трех тысяч песен... Кто-то бы сказал — сумасшествие...

— ...а я и сам на эту тему люблю пошутить, когда читаю, к примеру, что мой достаточно близкий друг Шарль Азнавур очень много работает. В свои 84 года он в замечательной форме, и вот в прессе сообщение промелькнуло, что он вошел в Книгу рекордов Гиннесса, дав 400 концертов в год. Очень рад за него, и хотя никогда на место в этой книге не претендовал, если бы этим вопросом серьезно занялся, по многим показателям мог бы туда попасть. По количеству концертов на протяжении жизни, по числу совершенных перелетов и протяженности маршрутов... Не было, уверяю тебя, в Советском Союзе — во всех 15 республиках! — ни одного города, который бы я не посетил. Почему? Хотелось в каждый уголок заглянуть, и я сам составлял маршруты. Ну, скажем, курс — Прибалтика, значит, должен объехать все города в Эстонии, Латвии и Литве, потом — Средняя Азия: побывать нужно в каждой из ее пяти республик...

— А комсомольские стройки...

«У меня было девять командировок в Афганистан, и каждое выступление — как в Кремлевском дворце съездов»

— Ну, это само собой: Север, Урал, Сибирь, Дальний Восток, Камчатка, Сахалин, Командоры... Если все эти данные восстановить, одной страницы в Книге рекордов Гиннесса явно не хватит.

— Вдобавок вы же более 100 стран мира объездили...

— Уже 106 (кстати, в Соединенных Штатах Америки, куда уже 15 лет не пускают, я был раз 30).

При этом я могу абсолютно ответственно заявить, что ни в Европе, ни в США наша эстрада никогда популярностью не пользовалась. Там свой стиль, своя музыка, свое исполнительское мастерство, и я всегда говорил коллегам (и молодым, и тем, с которыми мы, что называется, шли по жизни): «Не старайтесь исполнять музыку той страны, в которую приезжаете, — разве только в качестве комплимента». Вот Поль Робсон затягивал...

— ...«Полюшко-поле»...

— Да. (Напевает). «Полюшко-поле, полюшко широко, поле» или «Не слышны в саду даже шорохи», — и мы торчали от счастья: надо же, на русском поет, а что нам так мешает? Узнай, какая вещь популярна, скажем, в Африке или в Латинской Америке, где я побывал в 18 странах, и исполни на радость публике, а чтобы ее заинтересовать, нужно не любимые мною шлягеры советских композиторов петь, а свои национальные, народные: «Из-за острова на стрежень», «Коробейники»... За рубежом с увлечением слушают наш фольклор, а когда наши обезьянничают и перепевают на английском хиты Тины Тернер или Уитни Хьюстон...

— ...с характерным нижегородским акцентом...

— ...это не интересно.


«НУ РАЗВЕ МОЖНО СРАВНИТЬ «МУСИ-ПУСИ, ПИСИ-МИСИ» И «ЖИТЬ БЕЗ ЛЮБВИ, БЫТЬ МОЖЕТ, ПРОСТО, НО КАК НА СВЕТЕ БЕЗ ЛЮБВИ ПРОЖИТЬ?»

— Вы сейчас говорите, по сути, о любви к публике... Знаю, что вас коробит, когда в вашем присутствии начинают ругать коллег, поэтому не буду фамилии называть...

— Правильно, да и какой смысл? Я журналистам всегда говорю: «Ругайте, но при мне это делать зачем? У вас есть пресса, телевидение, там и высказывайте свои претензии (если это не предвзятость, не вкусовщина) к их репертуару, который, так сказать, оскверняет жанр, или к их поведению, внешнему виду»...

— Именно их поведение, отношение к публике и вызывает больше всего нареканий. Мне Александра Пахмутова когда-то рассказывала: «Ты знаешь, как Иосиф выступал на комсомольских ударных стройках? Когда сплошная мошка, комары, когда без движения люди не могли простоять на открытом воздухе ни минуты, он выходил красивый, в безукоризненно отутюженном костюме. Его не могли остановить ни палящее солнце, ни мошкара — зрители в сетках сидели, а он стоял на палубе парохода или на кузове грузовика и для них пел»...

— Могу привести и более близкий пример — первый концерт в Чернобыле. Ликвидаторы сидели в «косынках», как они респираторы называли, а я пел три концерта подряд на сцене Чернобыльского дома культуры.

С генерал-полковником, Героем Советского Союза, последним командующим 40-й армией в Афганистане, а ныне губернатором Московской области Борисом Громовым

— Оскар Фельцман тоже мне говорил: «Иосиф ни за что не вышел бы на сцену мятым и в обуви, не начищенной просто до блеска»...

— Это правда, и даже в антракте присесть себе не позволю. Это — проявление уважения к публике, и если артист считает, что сцена — храм, если выступает перед аудиторией, как исповедуется перед Богом, он состоявшийся профессионал, даже если не очень популярный. Сколько я раз видел: выходит человек из машины...

— ...в порванных джинсах...

— ...и спрашивает: «Чувак, когда я пою?»... Ему отвечают: «Через два номера», а он: «Ну ладно, пока покурю, анекдот расскажу». Ну кто, кто ты такой? Поэтому у нас и нет сегодня таких кумиров, как были когда-то. Взять хотя бы 30-е годы прошлого века. Смотри, сколько с того времени воды утекло, сколько исполнителей прошло перед публикой — толпы, потому что концертов тогда было во сто крат больше, чем нынче, а сохранились Вертинский, Козин, Утесов...

— ...Русланова, Шульженко...

— ...Бернес... Двух ручонок вполне хватит, чтобы их перечислить, а ведь я не могу утверждать, что среди тысяч забытых артистов не было талантливых, с хорошими красивыми голосами. Увы, всех их объединяла одна беда — не было должного отношения к публике и своему творчеству, которое нужно любить, как свою женщину.

— Пару лет назад, когда на моих глазах во время вашего концерта в киевском дворце «Украина» начался вдруг пожар, вы, чтобы никто, не дай Бог, не запаниковал, покинули сцену последним, во время ташкентского землетрясения тоже не дрогнули и продолжали петь как ни в чем не бывало...

— Все это примеры того, о чем ты только что говорил. Не только концерты в Чернобыле без маски: у меня было девять командировок в Афганистан, и каждое выступление там — в отутюженном костюме-тройке, как в Кремлевском дворце съездов. Наши воины, между прочим, благодарили меня за проявленное к ним уважение — я ведь мог прийти в брючках и в маечке, в свитере...

— ...или на худой конец в камуфляже...

С первым президентом Ингушетии — знаменитым афганцем, Героем Советского Союза генерал-лейтенантом Русланом Аушевым

— Да как угодно! Они видели, что я понимаю их экстремальное состояние, проникся любовью к моим молодым согражданам. То же самое, когда, приехав на остров Даманский, я выступал на заставе — передо мной сидели понурые, только что вышедшие из боя пограничники, а во дворе стояли гробы с погибшими их товарищами...

— Кошмар!

— Ну и представь: я выхожу в казарме на 20 человек и пою им концерт. Конечно, они были тронуты...

Вот, спрашивается, почему до сих пор публика приходит ко мне, притом абсолютно разновозрастная: и старшее поколение, и среднее, и молодежь? Да потому, что ветераны, которые со мной вместе росли, передают эстафету своим детям: послушай, мол, любопытства ради. Сын отмахнется: «Да не нужен мне этот Кобзон!», а родители настаивают: «Давай вместе пойдем, вот увидишь, тебе понравится» — и затаскивают сначала своих детей, потом те своих...

Понимаешь, я всегда пел хорошие песни, написанные на хорошую поэзию. Вот, скажем, замечательный исполнитель Валера Леонтьев, но у него другой жанр, и когда он поет: «Все бегут, бегут, бегут...», ему нужно экстравагантно одеться, а мне это ни к чему. Если я исполняю «Жди меня, и я вернусь, только очень жди», мне не надо ни руками махать, ни бегать по сцене, потому что я должен донести мысли Симонова (или Роберта, или гениального Евтушенко) до аудитории. Люди, что очень важно, понимают, о чем я пою, поэтому благодарят за то, что, придя и потратив пару часов, услышали замечательную поэзию и прекрасную музыку. Увы, сейчас исполнители к этому не стремятся. Записали одну песню (максимум две) и в течение года, если есть деньги, раскручивают ее по телевидению. Даже если вещь отвратительная, но когда...

— ...тысячу раз звучит...

— ...целый год тебя отовсюду бьют по ушам, ты начинаешь на кухне ее напевать, но разве можно сравнить «Муси-пуси, писи-миси» и (напевает): «Жить без любви, быть может, просто, но как на свете без любви прожить?». Да, можно тысячу раз хаять режим, ругать государство — все что угодно...

— ...но какие же были песни!

— Гениальные! Их вся страна подхватывала, хотя никто людей не заставлял. Вот смотри, 34-й год, на экраны выходит фильм «Веселые ребята» с песнями Дунаевского — потрясающими совершенно, а Оскар Строк какие писал! В Сочи тогда отдыхать ездили, а на курортах влюбляются, закручиваются романы, и какая в итоге тонкая лирика родилась! (Напевает): «В парке Чаир распускаются розы...» Листова или, скажем, «Утомленное солнце». Ну вот, а нам твердят: «Вы при режиме жили, вас арестовывали, авторы творили в застенках»...

— ...со страху такие шедевры писали!

— Говорить можно все, что угодно, но песни и вправду были замечательные, выдающиеся.


«ВОЙДЯ В КОМНАТУ, Я УВИДЕЛ ОМЕРЗИТЕЛЬНОЕ ЗРЕЛИЩЕ — ДВУХ ГОМОСЕКСУАЛИСТОВ, КОТОРЫЕ ЗАНИМАЛИСЬ СЕКСОМ, И ИСПУГАЛСЯ ДО СМЕРТИ. «ВСТАТЬ! — КРИКНУЛ. — НЕМЕДЛЕННО ОДЕТЬСЯ!», А ПОТОМ И ОДНОГО, И ДРУГОГО УДАРИЛ»

— Иосиф Давыдович, в юности вы занимались боксом...

— Я уже, Дима, сказал: только лишь для того, чтобы себя защитить...

— Чемпионом Украины тем не менее стали. Впоследствии никому надавать не хотелось?

— Ой, много раз, и сейчас хочется, но аргумент это самый последний — к нему прибегают, когда слов для выяснения отношений уже не остается.

— Кулаки пускать в ход приходилось?

— Крайне редко. Врать не буду: за всю жизнь, уже во взрослом, сознательном состоянии, рукоприкладствовал раза три-четыре....

Иосиф Кобзон — Дмитрию Гордону: «Желание жить над всеми прочими преобладает. Хочется еще что-то успеть сделать, пококетничать с молодежью... Есть еще порох в пороховницах» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

— Что же за случай произошел у вас в Афганистане, когда пришлось как следует проучить собственного танцора?

— Ой, даже сейчас вспоминать неприятно. Ребята, которые, приняв присягу, выполняли в Афганистане приказ, не были, как их окрестили по возвращении, агрессорами — они защищали южные рубежи нашей великой Родины, которая называлась Советским Союзом, и так получилось, что...

— Вы, в общем, приехали туда в очередную командировку с концертами, а ночью пошли звонить маме...

— Это ты мне напоминаешь? (Смеется). Тогда телефонные переговоры нужно было заказывать загодя, и мне пообещали Москву на два часа ночи. Ну что, направлялся общаться с мамой и увидел вдруг музыкантов, столпившихся в коридоре. Спросил, естественно, в чем дело, а они на свою комнату (тогда по шесть человек жили) показывают: дескать, зайдите». Войдя, я увидел омерзительное зрелище — двух гомосексуалистов, которые занимались сексом (как потом выяснилось, это был мой танцовщик и офицер Советской Армии)...

— Вы, простите, были уже в курсе, что такие люди, в принципе, существуют?

— Конечно, а для кого это было секретом? Правда, когда на улице в Днепропетровске я начинал соответствующим образом ругаться, значения этого слова не знал (слава Богу, в провинцию все гораздо позже доходит), но потом с отвращением просветился. К слову, когда я понял, как «развлекается» мой танцор, мне не его стало жалко, и, кстати, жизнь его наказала очень серьезно. В Москве у него произошло что-то с мальчиком, и старший брат совращенного ребенка практически этого человека убил. От смерти его спас — совершенно случайно! — мой родственник, знаменитый нейрохирург Кандель, но он до конца своих дней инвалидом остался.

— До этого вы никогда подобные сцены не наблюдали?

— Что ты — увидел такое впервые и испугался до смерти. Что есть сил громко крикнул: «Встать!», потому что меня била дрожь, и своим голосом сам себя оживлял, реанимировал. «Немедленно одеться!» — скомандовал, а сам выскочил в коридор. Спрашиваю музыкантов: «Почему вы меня не разбудили?». Они замялись: «Зачем?». — «Почему, — продолжаю, — оставили его в комнате?»...

Потом, когда подошел к одевшимся виновникам переполоха, и одного, и другого ударил, но это уже нервная, скорее, была реакция. Я этот случай скрыл... Позвонил коменданту Кабула, сказал, что офицер напился и мы оставили его ночевать. Как-то надо было спасать — нет, не этого негодяя! — коллектив, который честно под пулями выступал...

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

— Кошмар!

— Во-первых, обоих голубков могли элементарно под суд отдать. Это же уголовное преступление — мужеложство, тем более с офицером, с военнослужащим, а во-вторых, коллектив нужно было отправлять в течение 24 часов восвояси, но люди же работали, о них хорошая слава в Афганистане прошла и вдруг...

— ...так бесславно закончить!

— Больше этот танцор, конечно, со мной не работал...

— ...но объяснил вам хоть как-то, почему так себя повел?

— А-а-а (улыбается), так вот ты куда клонишь?! Во-первых, я не допускал его к сцене три дня, а потом партнерша уговорила меня позволить им доработать. Я его, помню, спросил: «Негодяй, объясни, где ты эту скотину нашел?», а он в ответ: «Если я даже выйду на площадь, где 10 тысяч человек будет стоять, своего найду все равно». Я поморщился: «Ну неужели тебя эта сволочь влечет больше, чем тело женщины?». Он улыбнулся: «Иосиф Давыдович, а вы сами попробуйте — за уши потом не оттащишь». Такая вот психология...

Сейчас мы принимаем закон о борьбе с пропагандой гомосексуализма, ведь это неправильно — навязывать однополую любовь обществу. Бог не зря сделал нас разнополыми, поэтому все должно происходить, как природа диктует: сперва влюбленность мужчины и женщины, затем их семейная жизнь и рождение детей, а все остальное — извращение.

«ЭТИМИ ГЛАЗАМИ, — СКАЗАЛА МИЛИЦИОНЕРАМ ШУЛЬЖЕНКО, — Я СМОТРЕЛА НА ФРОНТЕ СМЕРТИ НЕ В ЛИЦО, А В ЗРАЧКИ. НЕ СМЕТЬ ПРИМЕНЯТЬ К ЛЮДЯМ СИЛУ!»

— Иосиф Давыдович, вам довелось общаться и дружить с Руслановой, Шульженко, Утесовым — что это были за люди?

— Что прежде всего отличало тех исполнителей от нынешних звезд? Во-первых, они в другое время росли, а во-вторых, были, как и все мы, высокопатриотичными. В годы Великой Отечественной они ездили с фронтовыми бригадами, и их очень любили в народе, а еще эти певцы были простыми и, самое главное, доброжелательными, они всегда с радостью делились опытом с молодыми артистами.

Вспоминаю, как, когда мы перелетали из Усть-Каменогорска в Алма-Ату, у Варвары, как мы прозвали музыканта Сашу Гареткина, обострилась язва. В аэропорту он достал из кармана припасенную для таких случаев бутылку боржоми, и вдруг подлетает к нему милиционер, начинает руку выкручивать. «Алкоголик, — кричит, — негодяй!». Естественно, я вмешался: бросился на него, тряхнул что было силы... Сразу подскочили еще двое в милицейской форме — его коллеги. «Ну, — думаю, — поубиваем сейчас здесь друг друга у всех на глазах», а Шульженко меня заслонила... Дала главному по физиономии и закричала им: «Сволочи! Этими глазами я смотрела на фронте смерти не в лицо, а в зрачки. Не сметь применять к людям силу!». Они сразу бочком, бочком... Зачем, казалось бы, ей нужен был Саша Гареткин?

А Леонид Осипович? Как он всем помогал, как его в коллективе любили! Они были абсолютно нормальными, открытыми, солнечными, да и время тогда было другое. Это сейчас какая-то финтифлюшка, которая спела от силы одну песню и показала кое-что из своего, так сказать, куцего багажа, ходит уже с целым хвостом секьюрити, а тогда выдающиеся артисты не знали, что такое охрана. Ни Клавдия Ивановна, которая жила в своей двухкомнатной квартире у метро «Аэропорт»...

— ...в двухкомнатной?

— Да, а сейчас у любой звезды невероятные апартаменты из четырех, пяти комнат плюс обязательно дача. Ну ладно, значит, смогли заработать — в наше рыночное время сами исполнители цены диктуют, а тогда Леонид Осипович — великий Утесов! — жил тоже в двухкомнатной. У него была на Каретном ряду маленькая «двушка», где мы, поскольку дружили, часто общались. И Марк Наумович Бернес обитал тоже в квартире двухкомнатной — это считалось тогда в порядке вещей.


— Поразительно!

— Кого угодно вот назови — все так жили. Разве что Лидия Андреевна Русланова с мужем, героем войны генералом Крюковым, имела трехкомнатную квартиру еще до того, как их репрессировали, но это уже была роскошь.

Они, старики, очень добрыми были, с ними можно было запросто поговорить по душам, посоветоваться, и это сейчас пишите сколько угодно, что Кобзон пьет по утрам кровь младенцев, — никто даже бровью не поведет, а тогда, если появился критический отзыв на твое выступление...

— ...все, конец!

— Когда в 1964 году «Советская Россия» напечатала обо мне фельетон, меня на год сняли с вещания на радио, на телевидении и запретили выступать в Москве.

— В других городах, получается, было можно?

— В Ленинграде, в Сибири — пожалуйста, а в столице нельзя: там вожди, Политбюро. Такие в то время были порядки...

— Иосиф Давыдович, несколько лет вы с Аллой Борисовной Пугачевой были в ссоре, и вот теперь вроде бы все снова в порядке...

— Никакой ссоры не было: ты иногда хочешь вытащить из меня что-нибудь эдакое — скандальное. Сейчас, чувствую, о Гурченко вспомнишь — не надо. С Аллой Борисовной я никогда не ссорился, просто написал... Даже не я, а журналист, который со мной беседовал, в книге «Как перед Богом» изложил некоторые мои соображения: сожалею, мол, что Алла мало работает, не бережет себя. Пугачева очень обиделась (так же, впрочем, как и Жванецкий, и Михалков осерчали на меня за откровенность, а я считаю, что ничего плохого о них не писал).

«Алла Борисовна и Михал Михалыч — это люди, авторитетнее которых сегодня на нашей эстраде нет»

Ну что же, обиделась Алла — и ладно! Я ведь не оскорбился, когда в 89-м она сказала, что мне уже пора в Верховном Совете сидеть, — с тех пор прошло сколько лет, а я, слава Богу, еще пою. Она замечательная, выдающаяся певица, но... Минул, в общем, год, второй, и меня как-то спросили: «Когда вы помиритесь?». — «А мы и не ссорились», — я ответил, — хотя я, конечно, готов, если обидел женщину, подойти, попросить прощения»... Потом мы выступали в Кремлевском дворце съездов, и на сцене Алла Борисовна подошла ко мне с рукопожатием. Я тут же поцеловал ей руку — на этом инцидент был исчерпан...

— ...а вскоре на похоронах Муслима Магомаева вы сидели, я видел, рядом и, в общем-то, это было по-своему символично...

— Дело в том, Дима, что птицы высокого полета, о которых мы говорим, не принимают частенько критику, очень болезненно к ней относятся, но если бы у нас было, условно говоря, три или пять Алл Пугачевых, можно было бы не обратить внимания на, как ты это называешь, ссору с одной из них, однако Пугачева у нас единственная, да и Софии Ротару второй нет.



«Я ПОПРОСИЛ БЫ У БУБЫ ПРОЩЕНИЯ , ЕСЛИ БЫ ЕГО ОБИДЕЛ, НО ВСЕ ПРОИЗОШЛО НАОБОРОТ: ЭТО КИКАБИДЗЕ ОСКОРБИЛ МОЙ НАРОД, МОЮ СТРАНУ И МОЮ ПУБЛИКУ»

— Ну хорошо, а со Жванецким-то хоть наладились отношения?

— Вот с ним мы помирились. Я просто Михал Михалычу позвонил, поздравил его с днем рождения и сказал: «Миша, хватит — мы уже в том возрасте, когда нужно друг друга донашивать. Как-то, согласись, неудобно: все время на концертах встречаемся, юбилеях каких-то и, как Монтекки и Капулетти, не можем нормально поздороваться, избегаем контактов»...

— Вы, значит, сделали первый шаг?

— Ну, конечно. Накануне Миша подошел к Неле: «Почему Иосиф от меня отворачивается — мы ведь так хорошо общались?». Неля, в свою очередь, тут же взяла меня в оборот: «Ты почему с Михал Михалычем не здороваешься?». Я: «Как? Это же он на меня обиделся, а не я на него»... Ладно, мы помирились и сейчас общаемся замечательно, потому что такие личности, повторяю еще раз...

Зураб Соткилава, Буба Кикабидзе, Нани Брегвадзе, Иосиф Кобзон. «Буба — мой друг, и в ином качестве я его не представляю, но мне непонятно, кто же настроил его так против России?»

— ...штучный товар, да?

— Алла Борисовна, Михал Михалыч — это люди, авторитетнее которых на нашей эстраде сегодня нет. Не знаю, кто из нас когда и куда уйдет, но мы не должны забывать друг о друге и о взаимопомощи.

— Вы знаете, мне не так больно было от вашей размолвки с Пугачевой, как от ссоры с Бубой Кикабидзе во время этой жуткой российско-грузинской войны...

— Ты, Дима, хоть и старый мой друг, а все равно нет-нет да и норовишь как-то поддеть, все время на жареные журналистские темы сворачиваешь...

— Иосиф Давыдович, но мне это чисто по-человечески интересно...

— Ну, если по-человечески... Буба — мой друг, и в ином качестве я его не представляю, но мне непонятно, кто же настроил его так против России, которая Бубу и возвеличила, после «Мимино» полюбила.


Постоянная работа в России давала ему возможность вольготно жить: телевидение, гастроли, концерты, высокие гонорары — наша страна душу ему открыла, и если так уж случилось, что этот бесноватый Саакашвили склонил Грузию на свою сторону, займи какую-то нейтральную позицию — хотя бы такую, которую выбрала Нани Брегвадзе. Она не может идти против своего народа, и я это понимаю, но у Нани язык не поворачивается в благодарность за то, что у нас так ее принимали (как, кстати, и Кикабидзе!), говорить плохие слова о России, о российской публике. А вот Буба на поводу пошел: понес о России гадости, отказался от ордена Дружбы. Я еще понимаю, если бы ему «За заслуги» дали или еще какой-то, и он бы сказал: «Нет, не хочу...

— ...сдачи не надо и пальто тоже»...

— ...но тебе орден «Дружбы» дают — награду с красивым названием и благородной сутью: почему же ты против дружбы?

С Клавдией Ивановной Шульженко. «Что прежде всего отличало тех исполнителей от нынешних звезд? Они росли в другое время и были простыми, очень доброжелательными людьми, с которыми можно было поговорить по душам и посоветоваться»

— Вы не общались с ним после этого?

— Нет!

— А первый ему позвоните?

— Нет! Если бы я обидел его, позвонил бы, конечно, — я отходчивый и, если совершил ошибку, обязательно стараюсь ее исправить, но я не считаю, что поступил по отношению к нему неправильно.

Я, Дима, люблю Грузию и ее народ, который после демобилизации (а я служил в Закавказском военном округе) делегировал меня в Москву на учебу, после чего я и стал артистом. Я обожаю и пение многоголосное, и национальный балет Сухишвили-Рамишвили — да все грузинское, и никогда плохо об этой стране не скажу, ни-ког-да! Я осуждаю, допустим, поведение их лидера, у которого под ногами уже земля горит, понимаю, в каких политических жерновах оказались мои коллеги артисты...

— ...им-то как раз не позавидуешь!..


— ...но нельзя же так, Буба! В таком случае ты должен был заявить: «Люблю свою Родину, а то, что произошло, не хочу комментировать», — и никто бы тебя не осудил ни в Грузии, ни в России, и ты точно так же продолжал бы у нас гастролировать... Тамара Гвердцители — народная артистка Грузии и народная артистка России! — работает? Да, потому что не охаяла ни ту страну, ни другую. То же самое Нани Брегвадзе. Она громких заявлений не делала, просто прекратила сейчас активно работать — ждет, чем эта политическая ситуация разрешится, а Буба себя повел неправильно. Поверь, я попросил бы у него прощения, если бы его обидел, но все произошло наоборот: это Кикабидзе оскорбил мой народ, мою страну, мою публику, и я жду, когда он это поймет.


«ПОЧЕМУ ОН, ЭТА МРАЗЬ, ДОЛЖЕН ДЫШАТЬ ОДНИМ С НАМИ ВОЗДУХОМ И ОТРАВЛЯТЬ ВСЕ ВОКРУГ?»

— 12 лет кряду вы депутат Государственной Думы России — не надоело еще заседать?

— Нет, и даже более того: в работе Думы я много увлекательного нахожу, правда, не на пленарных заседаниях, а в Комитете. Все три предыдущих созыва я входил в Комитет по культуре — мы занимались там очень важным и полезным делом. Я понимаю, кстати, почему оказался неудобным председателем и не был переизбран на новый срок, — слишком рьяно отстаивал интересы культуры: ходил к президенту, в правительство — стоял за нее горой...

«С Аллой Борисовной я никогда не ссорился, но дело в том, что птицы высокого полета частенько не принимают критику и очень болезненно к ней относятся» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

— ...и не слушались, наверное, указаний сверху...

— Ездил по стране, собирал предложения работников музеев, библиотек (мы издавали в защиту этой сферы законы) — вот и стал неугодным. Кто-то решил, что надо послушных избрать, но в то время я работал в Думе с энтузиазмом — это сейчас стало неинтересно. Если бы не мои избиратели, которые на меня рассчитывают... (Пауза). Я, Дима, в том уже возрасте, когда приходится соизмерять желания со своими возможностями. Вот послезавтра, к примеру, вылетаю к себе в округ, а он далекий — лететь семь часов...

— ...и еще на машинах трястись, да?..


— ...плюс 156 километров по бездорожью. Там до объединения Читинской области и Агинского Бурятского автономного округа был замечательный губернатор Баир Баясхаланович Жамсуев — бурят, который собрал потрясающую команду, и из этого маленького округа мы создали образцовый регион России. Кто бы потом туда ни приезжал, все удивлялись: не понимали, как это произошло? Почему соседняя Читинская область находится в жутком, запущенном состоянии, в огромном упадке, почему в ней почти поголовно закрыты промышленные предприятия, а здесь полное процветание: и образцовые детские учреждения, и спортивные залы, и школы искусств, и с национальной культурой полный порядок. Я уж не говорю о дорогах, мостах, Парке культуры и отдыха...

Как этого добились? Ответ прост: не воровали и делали все, чтобы привлекать инвестиции, развивать социальную сферу, обеспечивать население работой. Если у соседей любое мало-мальски привлекательное место занято китайскими гастарбайтерами, то у нас местные жители, буряты, работали, и что мне теперь, хлопнуть дверью? Конечно, те, кто этого ждут, обрадуются, но тогда я обижу своих избирателей, которые уже в четвертый раз доверили мне мандат.

— В свое время вы заявили: «Киссинджер сказал, что на войну с Россией не нужно тратить время и средства — эта страна занимается самоедством и победит себя сама. Россия действительно себя не любит, и это видно: невостребованность молодежи, наркомания, алкоголизм, проституция. Нация становится физически немощной, медицина на грани развала, а государство мало обеспокоено физическим и психическим состоянием народа». Вы по-прежнему так считаете? Ситуация к лучшему не изменилась?

— К сожалению, нет. На эту тему я неоднократно говорил с руководством, имел возможность высказать свои соображения Владимиру Владимировичу Путину и Дмитрию Анатольевичу Медведеву, но многие воспринимают такую мою обеспокоенность как ностальгию по советским временам или мнение ортодокса какого-то. На самом-то деле, не решив эту проблему, Россию нам не поднять, ведь молодежь — будущее страны...

С голливудской звездой Лайзой Миннелли

— ...и в нее надо вкладывать...

— Что такое комсомол? Чем он себя дискредитировал, что мы не пожелали его возродить? Все, в том числе и наш президент, и премьер-министр, состояли в свое время в рядах ВЛКСМ, и не случайно когда-то Путина, еще в бытность его президентом, я спросил: «Владимир Владимирович, а вы комсомольцем были?». — «Был» — прозвучал ответ. «Ну что, плохого президента комсомол воспитал?». Он усмехнулся: «Какой же вы хитрый». Пришлось поправить его: «Не хитрый, а просто констатирую факт».

Я не могу сказать, что каких-то отрицательных проявлений в Советском Союзе не было. Да, не в столь массовом порядке, как сегодня, но присутствовало все: и проституция, и наркомания, и алкоголизм, однако негатив этот не захлестывал общество, потому что комсомол с ним боролся. Люди, в том числе и известные, ходили по улицам без опаски, а сейчас полстраны охраной обзавелось...

В то время патрули и дружины дежурили, благодаря которым молодежь могла допоздна сидеть на лавочках на бульварах и в парках, ворковать в подъездах — никто не боялся монстров и маньяков (то есть, наверное, они были, но не в таком же количестве). Существовала и смертная казнь, которая карала закоренелых преступников, а что сейчас? Какой-то отморозок 18 женщин изнасиловал и замордовал, а ему пожизненный срок — да его на глазах у людей нужно растерзать по кусочкам!


— Вы за возвращение смертной казни?

— Я? Абсолютно, потому что для убийцы, который поставил себя вне общества и вне закона, большего наказания нет. Да, человека может лишить жизни только Господь Бог, да, мы можем сокрушаться: «Как же так? Он такой был хороший», но когда негодяй, сволочь изнасиловал и убил будущую мать, которая должна была ребенка родить, а мы ему пожизненное даем, у меня в душе все переворачивается. Почему он, эта мразь, должен дышать одним с нами воздухом и отравлять все вокруг?

США, 70-е. Иосиф Кобзон, Евгений Леонов, Лев Лещенко и Владимир Винокур

— Мало того, государство на него еще тратиться будет, десятилетиями содержать...

— Да, его же нужно кормить ко всему. Все это совершенно ужасные вещи, с которыми комсомол в свое время боролся. Ну кто сейчас может в Украине, в России, в Белоруссии — да где угодно! — бросить, как когда-то, клич: дескать, поехали на БАМ, на какую-то ГЭС, ГРЭС или другую ударную стройку? Нашу молодежь по политическим растащили квартирам, и с артистами, кстати, та же картина — платят им деньги лишь для того, чтобы объявить: а вот эти певцы за нас.

— Ну, представители шоу-бизнеса без зазрения совести умудряются вообще из квартиры в квартиру перебегать...

— А им все равно, по большому счету: платят — поют, потому что такие же непатриотичные, как и их сограждане. Комсомол все-таки заставлял молодежь более организованно жить и в какой-то степени проявлять лучшие человеческие качества. Вспомни войну — кто ее выиграл? У нас, например, есть маршал авиации Александр Николаевич Ефимов, так вот, звание Героя Советского Союза комсомольцу Ефимову присвоили на фронте, когда ему был 21 год, а в 22 года он получил вторую «Золотую Звезду» и стал дважды Героем. То же самое трижды Герой Иван Кожедуб...

— ...Александр Покрышкин...

— Это комсомол побеждал, так почему мы от него отказались? Теперь о пионерии. Пионер — слово, которое переводится очень просто...

— ...первый!

— Чем оно нам не угодило, почему не пришлось ко двору? Теперь отправляем детей на летний отдых в частном порядке, что-то для них на свой страх и риск придумываем, а в школе ситуация, о которой ты говорил: старшеклассники знать не знают Александра Матросова, Зою Космодемьянскую, и даже уже не в курсе, кто же такой Гагарин. Почему? Да потому, что ни пионерии нет, ни комсомола...

С легендарным конферансье Борисом Бруновым и прославленной исполнительницей русского романса Изабеллой Юрьевой

«БАРАКУ ОБАМЕ Я СООБЩИЛ, ЧТО ГОТОВ НИКОГДА НЕ ПРИЕЗЖАТЬ В США»

— Иосиф Давыдович, вас по-прежнему не пускают в Соединенные Штаты?

— Увы. По этому поводу у меня были встречи с Владимиром Владимировичем, Дмитрием Анатольевичем, с министром иностранных дел России Сергеем Викторовичем Лавровым и с помощником президента по международным вопросам Сергеем Эдуардовичем Приходько, а когда в Москву приезжала госсекретарь США госпожа Хиллари Клинтон, ей в очередной раз задали вопрос: почему, на каком основании?

Дима, дискредитировать меня — это был политический заказ 1994 года...

— Автор известен?

— Давным-давно, только авторы — Коржаков и Рушайло. Это они заслали в Вашингтон дезинформацию, что я, дескать, занимаюсь наркотиками, продаю оружие странам Африки, с русской мафией связан...

— ...и не просто связаны — даже ее возглавляете...

— Вот именно. С тех пор кто только не пытался убедить американцев, что это клевета. Тот же Евгений Максимович Примаков доказывал Олбрайт, что я достойный гражданин своей страны, — действия это не возымело. В бытность министром иностранных дел России Игорь Сергеевич Иванов неоднократно беседовал с Колином Пауэллом — безрезультатно...

— ...поразительно!..

— ...а недавно я обратился с письмом к Бараку Обаме. Сообщил, что готов никогда не приезжать в США, но они же и членов моей семьи не пускают: ни супругу, ни детей — никого с фамилией Кобзон. Я написал Обаме: «Хотелось бы, чтобы вы восстановили справедливость». Ну хорошо, если бы даже какое-то преступление я совершил, прошло 15 лет, к тому же не раз говорил, что готов приехать в Америку, предстать перед судом и ответить на все вопросы, которые ко мне есть. Ну да ладно, Бог с ними!

С бывшим руководителем Службы безопасности президента Ельцина Александром Коржаковым

— В одном из интервью вы сказали: «Я ненавижу государство Израиль — это реакционная страна, все время пресмыкающаяся перед Америкой». Чем же, простите, Тель-Авив провинился?

— Да вот этим — безропотным пресмыканием перед Соединенными Штатами. Кстати, на газету «Вашингтон пост», которая опубликовала обо мне в 94-м году клеветническую статью, я подал в суд и полтора года находился в судебной тяжбе...

— Это же она утверждала, что Иосиф Кобзон — царь русской мафии...

— ...в банду которого входят мэр Москвы Лужков, замминистра обороны Громов и банкир Гусинский.

— Крепкую сколотили вы банду!

— Как бы там ни было, в 96-м году по этой причине меня задержали в тель-авивском аэропорту — это неслыханный случай, когда с известным евреем в еврейском государстве так обошлись. Посол России Бовин тут же к Шимону Пересу бросился — он тогда был премьером! — и заявил, что это вопиющее безобразие. Тот созвал Кабмин и спросил: «На каком основании задержали Кобзона и посадили в камеру?»...

— В камеру?

— Ну, конечно: там, в аэропорту, есть такая — для предварительного заключения. Ему ответили: мол, американский файл утверждает, что он преступник. Шамир отрезал: «Это проблема Америки. У вас к нему претензии есть? Он законы Израиля нарушал?». — «Нет!». — «Визу получил?». — «Да». — «Немедленно извинитесь и выпустите». Когда меня освободили, я приехал в гостиницу, собрал журналистов и высказал то, что ты сейчас процитировал. «Ну, нельзя же так пресмыкаться, — сказал. — Мало ли что вообразила Америка! У меня могут быть свои взаимоотношения с этой страной, но вам-то до этого что?».


«СКАЖИ ФРЭНКУ СИНАТРЕ, ЧТО НАРОДНЫЙ АРТИСТ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ИОСИФ КОБЗОН ПОСЫЛАЕТ ЕГО НА...»

— Вас иногда уважительно называют нашим Фрэнком Синатрой...

В 94-м году «Вашингтон пост» опубликовала статью, в которой утверждалось, что Иосиф Кобзон — царь русской мафии, а московский мэр Юрий Лужков — один из ее членов

— (Улыбается).

— Насколько я знаю, еще в советское время вы пытались пригласить этого легендарного певца в Союз...

— Точно, при Горбачеве, когда был народным депутатом СССР. Я тогда вывез в Соединенные Штаты на два года лучший наш цирковой коллектив, и проводивший эти гастроли импресарио Стив Либер попросил, если у меня есть такая возможность, походатайствовать перед Генеральным секретарем ЦК КПСС (тогда он не был еще президентом) о приглашении Фрэнка Синатры в Союз. По возвращении в Москву я обратился к Михаилу Сергеевичу. В его глазах Синатра был тем же, кем сейчас считают в Америке меня. Он переспросил: «Фрэнк Синатра? Это тот, что ли, который мафия?». Я попытался его переубедить: «Михаил Сергеевич, ну что вы журналистские вымыслы повторяете? Какой там он мафиози? Вы же дружите вроде бы с Рональдом Рейганом...


— ...вот это и впрямь мафия!

— Синатра проводил его инаугурацию, это большой его друг». Горбачев на секунду задумался: «Ты так считаешь?». Потом оживился: «А-а-а, это тот, который тара-ра-ра-ра?» — и пропел до конца фразу. Я подтвердил: «Да!». Он кивнул: «Хорошо». Тут же помощника подозвал и распорядился: «Поговори с Кобзоном и оформи Фрэнку Синатре приглашение».

Мы написали достаточно лаконичный, скромный текст: «Уважаемый господин Синатра! В нашей стране ваше имя достаточно популярно, известно, вас любят и с удовольствием слушают. Вы не были в СССР никогда — приглашаем вас посетить Советский Союз».

Короче, посол наш в Америке Юрий Владимирович Дубинин пригласил импресарио Фрэнка в посольство и вручил ему это послание, после чего Стив Либер мне позвонил: «Все замечательно, спасибо, что вы это сделали» (Горбачев тогда был безумно популярен на Западе).

Чуть позже от Синатры мне было передано, что он готов приехать в Москву на один концерт со своим оркестром. Гонорар не нужен, а вот красная дорожка от самолета к зданию аэропорта, всем номера люкс (при том, что у нас тогда было всего две гостиницы относительно высокого уровня — «Метрополь» и «Националь») обязательны. Кроме того, мы должны были предоставить под его бенд скрипичную группу и обеспечить американцев соответствующим транспортом и питанием, а еще Фрэнк настаивал, чтобы выступление прошло непременно на Красной площади и чтобы в первом ряду сидели Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной. Я сказал: «Стив, генсеком я не руковожу...

«Березовскому я не соперник ни в чем — ни в бизнесе, ни по служебной линии, ни в личной жизни. Какой

— ...пока...

— ...и не могу заранее обещать, придет он или нет, но если посчитает нужным, будет присутствовать». Объяснил, что мы готовы предоставить Синатре Кремлевский дворец съездов, а что касается Красной площади (тогда концерты у нас еще там не проводили), не знаю. Могу опять же задать вопрос, но на утвердительный ответ вряд ли есть повод рассчитывать — пусть поскромнее будет. Кроме того, один концерт финансово мы не потянем — может, он выступит еще в Ленинграде?

Это был первый проблемный пункт, но тут же возник второй. Стив сообщил, что у Фрэнка Синатры на вилле в Беверли-Хиллз есть мемориальный зал, в котором вывешены приглашения от коронованных особ и высокопоставленных персон — президентов, премьеров, начертанные теми собственноручно, поэтому он настаивает, чтобы и Горбачев написал ему лично. Выдержав паузу, я спросил: «Стив, а ты можешь наши матерные выражения перевести на английский?». Он уточнил: «У нас только одно есть — «fuck you». — «Вот от моего имени и передай его уважаемому коллеге».


— По-моему, вы это сформулировали иначе: «Скажи Фрэнку Синатре, что народный артист Советского Союза Иосиф Кобзон посылает его на...».

— Да, так и сказал. Жаль, конечно, что все это сорвалось, — если бы Синатра приехал, это была бы яркая страница в его творческой биографии. Он впервые посетил бы самую главную восточную страну — Советский Союз, но артист этот шанс не использовал, а через какое-то время это уже потеряло смысл...

— Заранее простите, если вам этот вопрос неприятен, но бывший руководитель Службы безопасности президента России Ельцина Александр Васильевич Коржаков сказал мне, что Борис Березовский настойчиво уговаривал его вас... убить. В свою очередь, Борис Абрамович заявил мне, что это неправда: Кобзона он не заказывал и вообще очень любит. Кто же из них лжет?

— Могу только одно сказать: когда пресса сенсационное признание Коржакова насчет Березовского обнародовала, я сразу спросил: «Минуточку! Почему олигарх, задумав убить Кобзона, обратился именно к Коржакову — что, Коржаков — киллер? Согласитесь, в таких случаях нанимают соответствующего специалиста, а не действуют через руководителя охраны президента, поэтому это какая-то чушь — в такие истории я не верю».

Через день мне Борис Абрамович позвонил: «Старик, ты читал? Читал?». — «Ну да!» — говорю. «И что ты по этому поводу думаешь?». — «Ты знаешь, Боря, не хочу ничего думать. Выясняйте отношения между собой, а меня оставьте в покое. Хотели — не хотели... Спасибо, что не убили».

Развивать эту тему дальше я не хочу, но не думаю, что Коржаков говорил тебе правду, — не вижу логики. Березовскому я не соперник ни в чем — ни в бизнесе, ни по служебной линии, ни в личной жизни: какой смысл был ему меня убирать?


«ПО СЛОВАМ БЫВШЕГО МИНИСТРА МВД РОССИИ ДУНАЕВА, КОРЖАКОВ НЕОДНОКРАТНО ПРОСИЛ У НЕГО — НЕТ, ТРЕБОВАЛ! — МЕНЯ ПОСАДИТЬ»

— Тем не менее ваши друзья-афганцы нашли даже киллера, который должен был вас застрелить...

— Да, это правда, и об этом можно уже говорить. Подробности мне в свое время Руслан Султанович Аушев рассказал. Задание меня убрать дали офицеру ГРУ некоему майору Беляеву, но это не значит, что он выхватил пистолет и давай стрелять. Как мне объяснили, такие люди долго за предполагаемой жертвой наблюдают, выслеживают, куда человек ходит, чтобы оставить как можно меньше следов. Когда, уже получив задание, Беляев пришел домой, его отец-фронтовик по чистой случайности завел разговор о моих песнях, о том, что он мой поклонник... Допускаю, что эта романтическая история какими-то придуманными подробностями обросла, но, насколько я знаю, Беляев отправился на службу и сказал, что выполнить этот приказ не может. Мне и генерал Дунаев то же самое говорил...

— Бывший министр внутренних дел России?

— Да, Андрей Федорович, царствие ему небесное! Он, когда отсидел за участие в обороне Белого дома осенью 93-го, пришел ко мне в офис (тогда еще в гостинице «Интурист») и просил помочь с трудоустройством. Попутно разоткровенничался: Коржаков, дескать, неоднократно просил у него — нет, требовал! — меня посадить. «Я, — вспоминал Дунаев, — поинтересовался: «За что?». — «А ты найди!» — и весь сказ. Доходило, по его словам, до скандала. Коржаков из себя выходил: «Я спрашиваю, когда ты Кобзона посадишь?». Он ответил: «Было бы у меня хотя бы два Кобзона, одного бы я посадил, а так»... Я, когда это услышал, опешил: «Какой цинизм!», а Дунаев только руками развел: «Ну вот в таких условиях я находился».


— Первый президент России Борис Ельцин множество неприятностей вам доставил — вы его простили, покойного?

— Знаешь, недавно я был с супругой на приеме в Кремле, и там же присутствовали Наина Иосифовна с Галей (точнее, с Галиной Борисовной) Волчек. Когда мы уже расходились и подошли попрощаться, Наина Иосифовна вдруг сказала: «Нелечка, я вам как женщине признаться хочу, что очень переживаю из-за того, что Борис Николаевич с предубеждением относился к вашему мужу, но знали бы вы, сколько гадостей ему рассказывал о нем Коржаков, — видимо, поэтому и была такая реакция. Я понимаю, что это неправда, и с огромным уважением к Иосифу Давыдовичу отношусь, мне очень жаль, что так все случилось». Вот так, Дима, но что уж теперь поделаешь? Я многое претерпел: и в прессе, и в жизни — ладно...

— Директор киноконцертного зала «Октябрьский» Эмма Васильевна Лавринович рассказывала мне недавно, как изысканно вы пошутили, когда туда приехал в ту пору еще президент Путин...

— Ну, не скажу, что изысканно пошутил... Был просто концерт, посвященный очередной годовщине снятия блокады. На торжественное мероприятие, которое проходило в три часа дня в «Октябрьском», пригласили множество коллективов и исполнителей, а я выступал на открытии этого зала, когда его только построили, и с тех пор мы с Эммой Васильевной много лет дружим.

Она ко мне подошла: «Иосиф, ни одной свободной гримерки нет — все под завязку забито. Не будешь возражать, если мы тебя и Сашу Розенбаума определим в кабинет моего зама?». — «Да какая мне разница, где переодеваться? — ответил. — У зама так у зама, а почему ты к себе не зовешь?». Она смутилась: «Я не могу... Скажу по секрету: у меня будет Владимир Владимирович переодеваться».

Кабинеты ее и зама между тем один от другого буквально в пяти метрах. В начале концерта я выступал с «Песней о Ленинграде», в середине должен был исполнять «Балладу о пожарных» и в конце собирался с Ларисой Долиной выйти, а Сашин номер был как раз между моим первым и вторым выступлением. Сидим мы с ним, мирно беседуем. В кабинете зама работает телевизор, по которому как раз этот концерт транслируют, и когда в выпуске новостей показали, что наш уважаемый президент возлагает в этот момент цветы на Пискаревском кладбище, я понял, что его не будет. Эмму подначивал: «Ну что ты там говорила, будто у тебя президент будет? По телевизору показали, что Путин сейчас Петербург объезжает». Она плечами пожала: «Не знаю — мне сказали, приедет». В общем, уже и Саша отпел, и я второй раз отработал — дальше сижу, смотрю телевизор. Когда до финала с Ларисой осталось уже номера три, решил: «Пойду-ка я за кулисы, спокойно там подожду»...

Выхожу — в коридоре мальчики в черных костюмах выстроились по бокам и полпред президента в Северо-Западном округе Илья Клебанов стоит. Мы поздоровались, и хотя к нам никто в кабинет не входил, не проверял ничего, как это обычно делается, по антуражу я понял уже, что к чему. «А где президент?» — спрашиваю, и Клебанов показывает на туалетную комнату. В это время дверь сортира открывается и выходит Владимир Владимирович. «О! Здрасьте, Иосиф Давыдович, — и так потирает ладони. — Извините, руки не подаю, мокрые». Естественно, я тут же спросил: «Кого мочили?». Он рассмеялся: «Хорошая шутка — буду ее всем пересказывать». Вот такая была история... Путин очень живой и с хорошим чувством юмора человек.

P. S. За содействие в организации интервью редакция «Бульвара Гордона» благодарит киевский ресторан «Централь».