(Продолжение. Начало в Частях І - ІІ)

«ПИШУ В ОСНОВНОМ ЛЕЖА. ИЛИ В КРЕСЛЕ, ВЫТЯНУВШИСЬ»

- Как, если не секрет, пишете вы обычно стихи, которые потом становятся песнями?

- Ты знаешь, я все-таки на музыку люблю сочинять.

- Готовую?

- Да, и это самое трудное, потому что хорошо на музыку писать только Дербенев Леня мог - Танич нет: очень сложно.

- Я думал, наоборот...

- Тут же ни амфибрахия нет, ни ямба, у композитора строчки рваные: такая, сякая, стройности нет, а это оживить надо, в это поэзию нужно вдохнуть. Ты можешь, конечно, блоками писать, потому что все не объять, и когда я пишу, условно: «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась?», стих льется легко, а когда идет музыка, сложно. Это преодоление, ты должен через себя ее пропустить, но музыка Паулса вливается в меня хорошо .

- Пишете вы на диване или за столом?

- В основном лежа. Или в кресле, вытянувшись.

- Бывает, что ночью встаете и только записывать успеваете?

- Не бывает, а так всегда! - ночью, когда тихо.

- Под душем сочинять не приходилось?

- Идеи где угодно приходят - и в бассейне, и в поезде, и в самолете...

- А что-то, если не зафиксировали, пропадает?

- Иногда думаешь: вот проснусь, потом запишу эти восемь строчек, а наутро ничего уже не вспоминаешь, абсолютно, и терзаешь себя, ассоциативно что-то вызывать, вызывать начинаешь...

С Аллой Пугачевой и Раймондом Паулсом. «Раньше, когда Алла программу новую делала, говорила: «Илюшка, надо по поводу песен перетереть», а сейчас — никаких разговоров, репертуар то слева набирает, то справа»

- ...а оно не вызывается...

- ...увы, нет.

- Какую песню из своих знаменитых вы написали быстрее всего?

- Ну что такое «быстрее»? - 15 минут и вся жизнь, говорят. Вот, например, сатирическая поэма «Мужик»: я сочинил ее за два дня, но у меня температура 40 была и никто не мешал - Ира только пот со лба вытирала.

- Прямой контакт, видно, открылся...

- ...и жутко смешная получилась по­эма. Как раз про тусовку нашу - видишь (показывает иллюстрации), персоналии узнаваемые нарисованы.

- А без черновиков песни писать случалось?

- Ну, часто.

- От начала и до конца?

- Разумеется. Был такой классик латышский - Зиедонис...

- ...Имант...

- ...да, и он вот писал набело, но если я пишу набело, вся компьютерная работа внутри у меня происходит - лишнее еще в голове я отбрасываю.

С Иосифом Кобзоном, Аллой Пугачевой и Михаилом Жванецким. «Мы будем вместе навсегда однажды»

Это, как у Маяковского, помнишь: «Для веселия планета наша мало оборудована» - и 12 вариантов этой строчки: вот он черкает, черкает, черкает... Я зачеркиваю внутри: ночью пишу, утром редактирую, что-то меняю, а порой и не меняю.

- После написания какой песни вы сказали себе: «Ай да Резник!..» - и дальше по тексту?

- Иногда даже плачу, да... Помню, я жил в «Ридзене», в гостинице, Раймонд несколько мелодий мне наиграл... У нас, знаешь, какой с ним процесс? У него нотные тетради такие длинные, он их листает и мне играет, а я говорю: «Нет... нет... а это - да». Выбираю, что близко.

- Хуторянин, как Алла Борисовна его называла...

- Да (улыбается), хуторянин, и в «Рид­зе­не» он одну мелодию мне сыграл. Утром я к ним с Ланой пришел, мы кофе попили, я говорю: «Лана, слушай» - и он стал играть: «Друг, мой старый друг...».

- У вас слезы блестят в глазах...

- ...и Лана плакала.

- Точно так же и у меня слезы блестели, когда я слушал вашу с Аллой Борисовной песню: «Жди и помни меня, снова я уезжаю»...

С Владимиром Жириновским на Красной площади во время Парада Победы, Москва, 9 мая 2012 года. «Но время пробило, и старые песни мы в праздники наши поем» Фото «РИА Новости»

- А «Скупимся на любовь»? - вот это, скажу я тебе, не побоюсь этого слова, шедевр.

- «Летим, как мотыльки, на пламя, друзей теряем дорогих...

- ...Помянем тех, кого нет с нами, и будем думать о живых!».

«У МЕНЯ ВСЕ ПЕСНИ, НАПИСАННЫЕ ДЛЯ АЛЛЫ И С АЛЛОЙ, ЭМОЦИИ ВЫЗЫВАЮТ»

- Я «Жди и помни меня» вспомнил - слышал, что эту вещь вы с Пугачевой в поезде написали...

- Да, это песня одной строчки, потому что дальше нечего ждать - там и музыка у нее короткая.

- И хорошая, кстати...

- Эту строчку мы долго искали, она ко мне в пять утра пришла, и я понял: «Все, больше ничего не надо».

- Значит, ехали не напрасно?

- Да, у нас много было счастливых моментов.

- Когда слушаете эту песню, эмоции она у вас вызывает?

«Себя я слышу в тишине, Хоть говорить не научился, Нет, вы, наверно, снитесь мне, А может быть, я вам приснился...». «Поющего мима» Валерий Леонтьев исполнил в 1984 году

- У меня все песни, написанные для Аллы и с Аллой, их вызывают - видишь, они живут-то уже и 20, и 30 лет. Вот ты можешь назвать песню, рожденную пять лет назад, которую и сейчас поют?

- С ходу нет - надо очень напрячься...

- Чтобы выбрать из тысяч не знаю что, а «Золушке» нашей 43 года! (1969 год).

- «Хоть поверьте, хоть проверьте...». Кстати, многие ваши стихи написаны от лица женщины...

- ...да...

- ...и чтобы так писать, нужно, на мой взгляд, понимать женщин, их психологию...

- Наверное.

- Вы понимаете? Или еще не до конца?

- Стараюсь, но до конца их и не поймешь никогда (улыбается) - это тайна. Ну, конечно, такие песни тоньше, чувст­веннее - мужская лирика жестче: либо она гламурненькая должна быть, либо муж­ская. У меня есть цикл мощных мужских песен, написанных с Женей Ширяевым, замечательным композитором. Он очень скромный, не ходит никуда, не тусуется, но вот если ты фильм «Вольф Мессинг» видел...

- ...да...

- ...там звучит его музыка. «Ко­мис­са­ры», «Марш пограничных войск», «Президентский полк», «Товарищи по оружию», еще песни... Какие еще? (Открывает книгу). Здесь они: «Призванный Отечеством», «Ра­бочие войны», а также «Служить России...

- ...суждено тебе и мне» - хорошая песня, Эдуарда Ханка музыка...

- Она гимном армии стала, а вот «Не отрекайся от страны». (Читает).

С Лаймой Вайкуле и Раймондом Паулсом. «Видимся периодически — раз в два-три года я Раймонда «оживляю»

Что было, то было:
Вставали под знамя
И падали, как на войне.
Что было, то было
С тобою и с нами
В огромной усталой стране.

Что было, то было:
Веселье и скука,
И солнце сквозь тысячу вьюг.
Что было, то было:
Печаль и разлука,
И снова надежда, мой друг!

Быть может, нет чужой вины,
Что так живешь, а не иначе.
Не отрекайся от страны
И на себя со стороны
Ты посмотри в час неудачи.

Что было, то было:
Победных оркестров
Гремел несмолкающий гром.
Но время пробило,
И старые песни
Мы в праздники наши поем.

Что было, то было:
Позор и бесстрашье,
И майских салютов огни.
Что было, то было,
Но в памяти нашей
Останутся лучшие дни.

Что было, то было:
Отчизна родная,
Счастливая только во сне.
Что было, то было,
И юность шальная,
Как мальчик на красном коне.

Два поэта. С Сергеем Михалковым

Что было, то было:
Восторг и сомненье,
Дорог неизведанных новь.
Что было, то было:
Любовь и презренье,
И все-таки снова любовь!

«ЕСЛИ ПЕРЕД ТОБОЙ ТАЛАНТЛИВЫЕ СТИХИ, ОТЛОЖИТЬ ХОЧЕШЬ И ПОСОРЕВНОВАТЬСЯ, ЕСЛИ БЕЗДАРНЫЕ - ОТЛОЖИТЬ СО СЛОВАМИ: «А Я-ТО ЛУЧШЕ!», А ЕСЛИ ЖЕ ГЕНИАЛЬНЫЕ, ХОЧЕТСЯ СРАЗУ ПРИВСТАТЬ НА ЦЫПОЧКИ»

- Вы создали лучшие, на мой взгляд, песни для трех знаковых звезд советско-российской эстрады Аллы Пугачевой, Валерия Леонтьева и Лаймы Вайкуле...

- ...да, Лаймочки...

- ...и фактически сделали им репертуар. Скажите, пожалуйста, а если от этих трех исполнителей абстрагироваться, песни в чьем исполнении - ваши имею в виду - чувство гордости у вас вызывают?

- Ну, всему свое время, понимаешь? - когда есть кураж, когда что-то рождается... Тамара Гвердцители песни мои пела, Вовка Пресняков...

- ...Мартынов...

- ...конечно - «Яблони в цвету», «Я тебе весь мир подарю» Яак Йоала исполнял - помнишь? Очень красивая песня...

«С Марком Григорьевичем мы очень дружили, правда, ничего вместе не сочинили, кроме песни про Юрмалу». С Марком Фрадкиным и Аллой Пугачевой, cередина 70-х

- ...протяжная такая...

- Ой, на Первом канале программа «Доброе утро» выходит, и Арина Шарапова меня как-то спросила: «Какие новые песни вы написали?». Я: «Но здесь же ни фонограмм нет, ни музыкантов...». - «Ну, хоть что-нибудь спойте!», и я акапелльно выдал:

Ой, да слышится тихая протяжная
Песня эта русская давних дней.
Ой, да в песне той сини родниковые
Дали васильковые, ширь полей...

- Не сомневаюсь, что вы хорошо знаете поэзию и любите ее, а кто ваш любимый поэт?

- Отвечу банально: Александр Сергеевич Пушкин, Александр Алек­сандрович Блок, Гумилев, без­­­условно: «...изысканный бродит жираф...». Ты знаешь, трудно читать поэзию, потому что, если перед тобой талантливые стихи, отложить хочешь и посоревноваться, а если бездарные, отложить со словами: «А я-то лучше!». Ну а если же гениальные, хочется сразу при­встать на цыпочки.

«БРОДСКИЙ ОКИНУЛ ЦЕПКИМ ВЗГЛЯДОМ СТЕНЫ МОЕЙ «ХАТЫ» И БЫСТРО ПРОШЕЛСЯ ВДОЛЬ АКВАРЕЛЕЙ И КАРТИН, ИХ УКРАШАВШИХ: «ГОВНО. ГОВНО... СОВСЕМ ГОВНО. ПРОСТО ГОВНО»

- Правда ли, что с Евгением Евтушенко вы 26 лет не разговаривали?

- Да-да-да! (Пауза). Ой, случай был! 81-й год, в Театре эстрады пугачевская программа «Монологи певицы» идет... Кстати, Муслим Гейдара Алиевича Алиева попросил книжку мою выпустить, и сборничек «Монологи певицы» в Баку вышел - масенький, но это такая была радость! Знаешь, как трудно было в те годы печататься?

- Еще бы!

- Ну, шла, значит, программа Аллина, там 18 песен на мои стихи звучали, одна на стихи Мандельштама, потрясающая...

- ... «Жил Александр Герцович...», наверное?..

- Да, одна Беллочки Ахмадулиной и одна Евтушенко - «Все силы даже прилагая».

- Не помню...

- Ну да, и не вспомнишь, и когда «Старинные часы» прозвучали, в проходе ко мне подошел Евтушенко и со словами: «Гениальная песня!» поцеловал. Со следующего дня здороваться со мной он перестал...

- ...что ему, кстати, не свой­ственно...

- Ну ладно, он только о себе, родном... Однажды на дне рождения одного человека я был, так в течение трех с половиной часов Евгений Саныч никому даже слова не дал сказать: только о себе, только стихи читал, и все. Это ужасно! - жена юбиляра плакала...

- ...на груди у юбиляра...

- Ну никто пять копеек вставить не мог, он говорил сам, сплошной монолог был. Пришел: «Я великий!» - и все, так о чем это мы сейчас?

- Что расцеловал вас Евгений Александрович и здороваться перестал...

- А, да, и вот несколько лет назад Коленьке Караченцову от­крывали плиту на площади звезд у «Мосфильма», а к одно­му юбилею его в «Ленкоме» я на­писал стихи (очень, кстати, удачные), и Марк Захаров пригласил меня их у плиты почитать. Евтушенко тоже там по­явился - самое интересное, что Ира шла впереди, он внимание на ноги ее обратил, оживился...

- ...пошел за ней...

- ...а потом увидел меня, и ему пришлось поздороваться! (Смеется). Ну и опять начал о Караченцове и немножко о себе продолжил - процентов на 80. Инна Чурикова сказала: «У Илюши гораздо лучше посвящение Коле» - мне было очень приятно.

- Но ведь уже поздоровался...

- Я же говорю - как споткнулся, и вот тебе анекдот в тему. Вызывает Сталин Кагановича и говорит: «Вот, повздорили вы с товарищем Ворошиловым и должны извиниться». Тот: «Хорошо, товарищ Сталин, извинюсь». Приходит домой, номер телефона Ворошилова набирает, тот трубку берет: «Але». - «Это товарищ Калинин?». - «Нет, Ворошилов». - «Ну, тогда извините» (смеется) - вот так и здесь.

Из книги «Маэстро».

«В начале седьмого - звонок в дверь, которую открыла соседка (была у нас такая шустрая старушонка - все ей надо было знать первой, во все свой нос совала): «Илюша, к вам!» - и входят в комнату двое: Сергей Довлатов и «поэтическая звезда» - высок, худ, с длинными всклокоченными волосами, с большим носом, глаза цепкие, с лихорадочным блеском.

- Знакомьтесь! - представил нас друг другу Сережа.

- Резник. Илья.

- Иосиф Бродский.

Помню, его рукопожатие показалось мне вялым, а рука влажной - тогда имя «звезды» меня не поразило. Что-то слышал - не больше: великий поэт Иосиф Бродский был впереди. Впрочем, сейчас могу признаться: не мой поэт, скорее всего, у нас разный резус крови. Он глубинный, мозговой, эрудит, дебри истории, ассоциации, пересекающиеся времена и прочее - все-таки, если есть понятие «литература из литературы», то и понятие «поэзия из поэзии» тоже есть. Ладно, к слову пришлось.

Дальше Иосиф Бродский окинул цепким взглядом стены моей «хаты» и быстро прошелся вдоль акварелей и картин, их украшавших. Иногда на несколько секунд останавливался перед каким-нибудь творением молодого живописца и, скорее всего, самому себе тихо в задумчивости говорил: «Говно. Говно... Совсем говно. Просто говно».

Была среди моей коллекции картина «Моцарт и Сальери» Михаила Щеглова (ставшего вскоре блестящим мастером сценографии), которую я особенно любил. Перед ней поэт задержался, тихо сказал: «Может быть...», но, резко тряхнув головой, быстро, энергично вынес приговор: «Нет! Все равно - говно».

Я был обескуражен, а больше, если честно, обижен, и, поняв мое состояние, Сергей Довлатов, тоже явно смущенный, предложил: «Что же... Может быть, мы...».

Я пригласил гостей на балкон и, хотя еще было светло, зажег свечу. Разлил вино, поднял свой бокал: «За знакомство!».

Мы чокнулись и выпили. Помню, Бродский не стал закусывать и как-то поспешно извлек из внутреннего кармана пиджака несколько листов бумаги, сказал, волнуясь: «Я вам прочитаю поэму... Ночью закончил».

Не помню названия... Присутствовало в нем слово «Христос»... Иосиф начал читать. Сначала он сидел на стуле, потом вскочил, сделал несколько стремительных шагов по балкону. Ему было тесно... Останавливался, смотрел на нас, переводил взгляд с Сер­гея на меня, и мне было ясно: он нас не видит. Так на сцене певец или певица экстра-класса исполняет песню, постепенно заводится и заводит зал - тогда на моем балконе, в «зале», было только два человека: Сергей Довлатов и я. Читая свою поэму и брызгаясь слюной, Иосиф Бродский заводился сам и заводил нас. Как это все описать? Экспрессия нарастала, было просто физическое ощущение некоей опаляющей энергетики. Он был вулканом с огромным эмоциональным зарядом, и извержение огненной лавы приближалось неотвратимо.

О чем эта поэма, не помню - я был больше захвачен музыкой стиха, ритмами. Об одном своем ощущении могу сказать определенно: его чтение (наверное, более точное слово - исполнение) завораживало, а содержание... В поэме было два плана: наше время и - Библия, Иисус Христос, апостолы. Чем я был определенно шокирован, так это матом, когда о нашем времени, и тут же - высокие христианские истины, - все это причудливо и, я бы сказал, как ни странно, изящно, даже изощренно сочеталось, и вообще... Представьте: балкон на четвертом этаже старого питерского дома, внизу постепенно погружающийся в вечерние летние сумерки город, в стеклянной вазе свеча с уже оплывшим горячим воском, фитиль иногда колеблется... Нет, не от ветра - от дыхания Иосифа Бродского, читающего свою поэму: он уже сидит перед свечкой, и взгляд его устремлен на столбик тусклого пламени, а стихи льются, льются - то ручей, то быстрая река, то гремящий водопад.

В углу балкона сиротливо приткнулась моя гитара, которой в тот вечер не суждено было подать свой голос... Чтение продолжалось долго - час, может быть, полтора, но время не ощущалось. Сейчас понимаю: было какое-то наваждение, чудо. Он обо­рвал чтение на высокой ноте, отрешенно, невидяще посмотрел на нас, пробурчал по поводу концовки что-то не­внят­ное (в том смысле, что она еще не удалась, надо поработать) и сказал Сергею Довлатову требовательно: «Ус­тал. Пошли».

Исчезли они как-то мгновенно... Смотрю: свеча догорает, в бутылке больше половины вина, нетронутая закуска... За балконом Питер уже потонул в сиреневой мгле, зажглись уличные фонари... Именно так: наваждение!».

«НИКИТА БОГОСЛОВСКИЙ СКАЗАЛ: «ЕСЛИ СТАТЬЮ О РЕЗНИКЕ НАПЕЧАТАЕТЕ, ИЗ РЕДКОЛЛЕГИИ ВЫЙДУ!»

- С поэтами все понятно, но я слышал, что нап­ря­женные отношения были у вас с за­ме­ча­тель­ным композитором и очень злым, как говорят, человеком Никитой Вла­ди­ми­ро­ви­чем Богословским...

- Правильно, а предыстория тут такая. Я с Мажуковым Лешей песенку для Ирочки Понаровской написал - «Однажды» (напевает): «Земля в цветах, а не во мгле, и светлый мир на всей Земле - о будущем таком мечтает каждый...».

- Хорошая песня!

- И вот появляется в «Советской культуре» статья об Илье Резнике - мол, как посмел он написать фразу: «Мы будем вместе навсегда однажды»? Ля-ля, ля-ля, ля-ля, поношение началось сплошное, и на год закрыли меня - на год!

Поддержал Ва­лен­тин Козлов, который главным редактором очень хорошего журнала «Эстрада и цирк» был. Там жена Саульского Танечка работала: она сделала обо мне замечательную статью, а Никита Богословский членом редколлегии был, и когда обсуждали материалы, сказал: «Если статью о Резнике напечатаете, из редколлегии вый­ду!», на что Козлов спокойно ответил: «Выходите». Бо­го­слов­ский вышел и тут же вошел обратно.

- В чем же причина?

- Ну как, - он с Таничем писал, с Пляцковским, а я, получается, им конкурент. «Старинные часы» на фирме «Мелодия» год лежали - их не пропускали, потому что в худсовете сидели Танич, Дербенев, Пляцковский, Ошанин... Как такую бездарную песню-то пропустить?

- Сотрудничество с выдающимся советским композитором, Героем Социалистического Труда, автором «Подмосковных вечеров» и «Ве­че­ра на рей­де» Василием Пав­ловичем Соловьевым-Седым...

- ...все-то ты, Дима, знаешь, всю историю мою!..

- ...у вас, насколько известно мне, не сложилось...

- Точно, не задалось. Василий Палыч как-то сказал: «Илюша, то, что вы делаете, мне нравится - давайте ко мне на Фонтанку поедем и поработаем».

- Он ведь тоже был ленинградец...

- Да. Мы в его большую квартиру приехали, и самое удивительное, что все диваны, кресла, стулья, столы и даже рояль были зачехлены белой материей. Я спросил: «Здесь присесть можно?». - «Ну, садитесь. Давайте работать». Я: «Василий Палыч, я ночью пишу и лежа, а не днем и на белых простынях - извините, я вас очень люблю, но ничего у нас не получится» (смеется). И еще один случай был, тоже смешной. Я к Марку Григорьевичу Фрадкину приехал (мы с ним очень дружили, правда, ничего вместе не сочинили, кроме песни про Юрмалу - когда с Паулсом в жюри той Юрмалы, настоящей, не коммерческой, были). Приехал я в Рузу, в Дом творчества, к Фрадкину (у него там трехкомнатная избушка такая была), рано проснулся и пошел гулять, и навстречу мне знаешь, кто? Анатолий Новиков, автор гениальной песни «Эх, дороги, пыль да туман...».

- И «Гимна демократической молодежи мира»: «Дети разных народов...».

- Да, и он говорит: «Илюша, вы мне нравитесь - вот вам подарок» - и конфетку протягивает, а там написано: «Вася-Василек». Я сразу: «О, Василий Палыч Соловьев-Седой!», а он выхватывает: «Это моя песня!». (Напевает): «Что ж ты, Вася-Василек, голову повесил...».

- У него внешность была специфическая, у Новикова...

- Похож был на персонажа «Мертвых душ»...

- ...Собакевича - абсолютно!

- Точно! - у меня фотография есть, где отряды пионеров идут, а мы на трибуне стоим: Женя Крылатов, Серафим Туликов, Новиков и я - принимаем парад.

- С Раймондом Паулсом вы продолжаете тесно общаться?

- Видимся периодически - раз в два-три года я его «оживляю».

- Хороший он человек, правда?

- Сложный, закрытый. Очень люблю Раймонда и музыку его обожаю, но он весьма сдержанный - думаю, по отношению ко всем, к дочери даже.

- Прибалт!

- Да, хотя даже не чистый латыш - еще и швед с немцем.

Киев - Москва - Киев

(Окончание следует)